ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Федина София Георгиевна

Часто наше общение прерывал звонок в дверь. Как жаль, что такого красивого слова «кастинг» не было тогда в обиходе, но то, что теперь называют этим словом, с солистками своего оркестра дядя Гриша проделывал регулярно. Высокая входная дверь нашей квартиры тихонько закрывалась за очередным вокальным дарованием, и труба дяди Гриши возвещала отбой просмотра. Хватало его только на монотонные гаммы, и эта бесконечно занудная печаль легко загоняла меня в депрессивное состояние.

И тут наступал вечер. С черным футляром в руках легко выскальзывал из супружеских объятий за порог седеющий грузин дядя Гриша, прихожую наполняли коробки с обувью и громкий

голос тети Жени:

— Вадик, ты дома?

<30 121

С. Г Федина

– Да мама, дома, — рычал в ответ низкий бас, и это означало, что Вадик не один и дверь его комнаты неприкосновенна.

– У тебя Листик, — смягчалась в интонациях тетя Женя. Листик — единственная из многочисленных девушек Вадика, которая нравилась тете Жене.

Да, мама, Листик, — пресекал домогательства Вадим.

Ну, хорошо, — отступала тетя Женя, — я буду готовить ужин.

Сейчас, когда жизненные приоритеты выстроились для меня совсем по-другому, по-другому воспринимаются и закрывающаяся на ключ комната с широкой кроватью, на которой спал только дядя Гриша, и исчезающий вслед за отцом Вадик с очередной подружкой, и ужин тети Жени, иногда на кухне, а чаще в комнате перед телевизором в полном одиночестве.

Но это грустный сценарий вечера в нашей квартире. Другой, если очень коротко, оптимистичный, можно сказать по-современному — позитивный. Я хорошо усвоил почему в КВНовских командах так много студентов-медиков (взрослые врачи тоже любят шутить, это мой отец доказывал неоднократно). А тут — последний курс Второго меда, без пяти минут дипломированные эскулапы, но я бы очень подумал тогда, стоит ли попадать в руки этой компании, которая, во главе с Вадиком, вваливались в нашу квартиру. Я, первокурсник физического факультета, грыз основы

<5© 122 <3*0

ВЕРЮ, ПОМНЮ,ЛЮБЛЮ... =

естествознания, и это было, по крайней мере, видно по заваленному учебниками столу, а тут:

Вадик, ты дома?

Вадик, у тебя Листик?

А Вадик — шасть, и уже на Новом Арбате у отца в ресторане.

Бац, и весь вечер вся честная компания обсуждает на нашей кухне кого «сделает» в Москве Тбилисское «Динамо». Хорошо, что Слава Метревели примирял мое «Торпедо» с их «Динамо». Попутно, как завязывать галстуки, (спасибо и сегодня за эту науку), прав или не прав кумир компании — Буба Кикабидзе, выйдя на сцену с часами на руке, и так далее.

Какие тут скелеты, какие симптомы? Все на Арбат. Мои родители серьезно считали, что если я буду оставаться под влиянием этой компании институт мне не закончить. Поэтому на Арбат, было без меня. И отцовское:

Ты когда будешь заниматься? — словно гвоздем прибивало меня к порогу родной квартиры. Кто теперь скажет в чем больше толку?

Не были и не стали разгильдяями Вахтанг — замечательный детский врач, профессор; преуспевающий всегда и во всем Сандро, Вадик, еще до тридцати защитивший кандидатскую в Герцена. Просто пенили им кровь не свойственные тогда большинству раскрепощенность и свобода, звала вперед неуемная жажда жизни.

<j€) 123

С.

Г Федина

В самом начале восьмидесятых по новым столичным микрорайонам разъехались жильцы нашего дома, но еще трижды пересекутся наши с Вадимом пути...

Многодневное наше с мамой хождение по разным врачам Онкологического института имени Герцена закончилось кабинетом заведующего отделением. Здесь перед профессорской дверью я ждал итогов консилиума. Первой я увидел Г алину, заведующею регистратурой, по просьбе Вадима опекавшую нас. Пропуская матушку вперед, она усадила ее рядом со мной на кушетку и, кивнув мне головой, направилась к себе в регистратуру. Я не задавал вопросов, а мама молчала. Меня пугало ее бледное неподвижное лицо. Не было смысла спешить на разговор с Галиной. Услышать то, чего боялся услышать сразу, как только шагнул за порог этого старинного особняка? Кроме вопросов: за что и почему, — в голове ничего не было. Вечером позвонил Вадим.

Словно добрую весть принесли в камеру смертника накануне его казни: дело ушло на рассмотрение в высшую инстанцию и только она может вынести окончательный приговор. Моя надежда, которую вновь заронил голос с едва уловимым кавказским акцентом, была в руках седой старушки — научного руководителя Вадима. Охранная грамота, выданная ею, вопреки, казалось бы, очевидному, говорила: неподсуден. Именно она взяла на себя всю ответственность, когда накануне неотложной операции хирурги и анестезиологи из

<5© 124 <3*0

ВЕРЮ, ПОМНЮ,ЛЮБЛЮ..

вестного медицинского центра, обнаружив темное

пятно в легких моей мамы, отказались от хирургиче-

ского вмешательства. Я видел, как плакала мама, кото-

рой только что отменили очень тяжелую, особенно для

пожилого человека, но необходимую операцию.

Гонцом, загнавшим в мыло свою лошадь я летел в

ординаторскую хирургического центра. Драгоценная

грамота о помиловании — снимки и выписка, выдан-

ные мне Галиной в регистратуре института имени

Герцена, решали в те минуты: жить или не жить моей

маме. Я успел, но стрелой в спину догнал меня Галин

вопрос:

— А ты знаешь, что Вадим умер?

го похоронили рядом с родителями. Из близких

были только Вахтанг, Сандро и Галина. Жена с

сыном жили в Израиле. О распавшейся семье я знал

от самого Вадима...

ы сидим в его квартире, одна из комнат которой заставлена коробками с сигаретами, коньяком, виски.

Это покруче, чем бар дяди Гриши, — шучу я.

Нет, дорогой, — нажав не акцент, отвечает Вадик. — Этот импорт с Кавказа. У отца все было настоящее. Вот такая теперь у меня работа. Это все расходится по ларькам. Жить можно.

А по специальности, у тебя же кандидатская? — вставляю свой вопрос.