Весь Дэн Браун в одном томе
Шрифт:
Но все же нашелся человек, которому это удалось. Стоящий на балконе камерарий распростер над беснующейся толпой руки и склонил голову в молчаливой молитве. Вначале по одному, потом десятками, а затем сотнями и тысячами люди последовали его примеру.
Над площадью повисла тишина… словно толпу околдовали.
В душе камерария бушевал ураган. В его помутившемся сознании, сменяя одна другую, вихрем проносились молитвы. Мольбы надежды сменялись воплями раскаяния…
Простите меня… Отец… Мама… вы преисполнены милости… вы — церковь… умоляю вас понять
О, Иисус… избавь нас от геенны огненной… Прими все души в небесах, и прежде всего души тех, кто более всего нуждается в Твоей милости…
Камерарию не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть толпу внизу и телевизионные камеры, показывающие его всему миру. Он душой ощущал их присутствие. Даже испытывая мучения, он чувствовал необыкновенное единство людей, и это его опьяняло. Казалось, что от него по всему миру раскинулась объединяющая человечество невидимая сеть. Перед экранами телевизоров дома и у радиоприемников в автомобилях весь мир молился Богу. Словно повинуясь велению одного огромного сердца, говорящие на сотнях языков жители множества стран одновременно обратились к Творцу. Слова, которые они шептали, были для них новыми. Но они знали их всегда. Эти древние слова истины хранились в их душах.
Казалось, эта гармония будет продолжаться вечно.
Царившая на площади тишина вскоре снова сменилась радостным пением.
Камерарий понял, что настал нужный момент.
Святая Троица, я отдаю Тебе все самое дорогое — тело, кровь, душу… как плату за насилие, беззаконие, святотатство и невежество.
Камерарий вновь начал ощущать физическую боль. Она растекалась по его телу, и ему захотелось сорвать одежду и в кровь ногтями разодрать плоть, как он разодрал ее две недели назад в ту ночь, когда Бог впервые явился к нему. Не забывай, какие страдания перенес Христос. Грудь камерария горела огнем. Даже морфин был не в силах приглушить боль.
Моя миссия на земле завершена.
Весь ужас достался ему. Им оставалась надежда. В нише паллиума, следуя воле Бога, камерарий совершил миропомазание. Там он обильно смочил волосы, тело, одежду, лицо и руки и теперь весь был пропитан священными благовонными маслами из лампад. Масла благоухали так же сладко, как когда-то благоухала мама, и очень хорошо горели. Это будет благостное вознесение. Чудесное и почти мгновенное. И он оставит после себя не постыдный скандал… а новую силу и возрожденную веру в чудеса.
Сунув руку в карман мантии, он нащупал крохотную золотую зажигалку, которую прихватил в нише паллиума.
Затем камерарий прочел стих из Библии: «И когда огонь поднялся к небесам, ангел Божий вознесся в этом пламени».
И вот кнопка зажигалки оказалась под его большим пальцем.
На площади Святого Петра звучали гимны.
Мир никогда не забудет того, что увидел в тот миг.
Из груди стоящего на балконе камерария высоко в небо взметнулся столб пламени. Казалось, что душа священнослужителя освобождалась от своей земной оболочки. Пламя рванулось вверх, мгновенно охватив все тело клирика. Камерарий даже не вскрикнул. Он поднял руки над головой и обратил лицо к небесам. Огонь превратил его тело в огненный столп. Чудо,
Глава 135
Рассвет пришел в Рим поздно.
Утренний ливень с грозой смыл толпу с площади Святого Петра. Журналисты остались. Спрятавшись под зонтами или укрывшись в своих машинах, они продолжали комментировать ночные события. В церквях по всему миру яблоку было негде упасть. Настало время для раздумий и дискуссий представителей всех религий. Вопросов было много, а ответы на них вызывали лишь недоумение. Ватикан же хранил молчание. Никаких официальных заявлений пока сделано не было.
Глубоко в гротах Ватикана кардинал Мортати стоял на коленях перед открытым саркофагом. Поднявшись на ноги, он опустил руку в гроб и закрыл почерневший рот умершего две недели назад папы. Его святейшеству теперь предстояло вечно покоиться в мире.
У ног Мортати стояла небольшая золотая урна, до краев наполненная пеплом. Мортати лично собрал его и принес сюда.
— Даю тебе возможность прощения, — сказал он покойному понтифику, помещая урну в саркофаг рядом с телом. — Ибо нет любви сильнее, чем любовь отца к своему сыну.
С этими словами он прикрыл урну полами папской мантии. Он знал, что эти священные гроты предназначены только для останков пап, но ему почему-то казалось, что он поступает правильно.
— Синьор, — произнес кто-то, входя в гроты, — вас ждут на конклаве.
Это был лейтенант Шартран. Лейтенанта сопровождали три гвардейца.
— Еще одну минуту, — ответил кардинал, в последний раз взглянув в лицо покойного. — Его святейшество наконец получит покой, который он заслужил.
Гвардейцы навалились на крышку саркофага. Тяжелый камень вначале не хотел сдвигаться, но потом с глухим стуком, в котором прозвучала вечность, встал на свое место.
Мортати направился в Сикстинскую капеллу. По дворику Борджиа он проследовал в полном одиночестве. Влажный ветер играл полами его мантии. Из Апостольского дворца появился его коллега кардинал, и дальше они пошли вместе.
— Будет ли мне оказана честь сопровождать вас на конклав, синьор? — спросил кардинал.
— Это вы окажете мне честь, сопроводив меня в капеллу, — ответил Мортати.
— Синьор, — смущенно продолжил кардинал, — коллегия просит у вас прощения за свои действия прошлым вечером. Мы были ослеплены…
— Не надо… — сказал Мортати. — Наш разум иногда ведет себя так, как того хочет сердце. А наши сердца вчера желали, чтобы это оказалось правдой.
Кардинал некоторое время шел молча, а затем произнес:
— Вы уже знаете, что перестали быть «великим выборщиком»?
— Да, — улыбнулся Мортати. — И я благодарю Создателя за эту небольшую милость.
— Коллегия кардиналов решила, что вы подлежите выборам.
— Это говорит о том, что способность сострадать в нашей церкви умерла не до конца.