Весь Гамильтон Эдмонд в одном томе

Гамильтон Эдмонд Мур

Она заколебалась, затем пошла за ним. Они поднимались по склону плато, пробираясь через лес.

Клонившееся к западу солнце посылало копья и стрелы горящего золота через щели в огромном балдахине листвы. Сплошная зелень леса дышала прогорклыми, горячими испарениями. Даже птицы и обезьяны совершенно молчали, задыхаясь в эти вечерние часы.

— Беррью замешан в этом странном обряде хунети?

Лиз взглянула на него, словно отрицая это, но затем опустила глаза.

— Да. Увлечение ботаникой заставило его заинтересоваться. Теперь

он вовлечен.

Феррис был в недоумении.

— Как могут ботанические интересы затянуть человека в этот безумный, наркотический ритуал?

Лиз не ответила. Они шли молча, пока не добрались до вершины лесистого плато.

— Теперь мы должны идти тихо, — прошептала она. — Будет плохо, если нас здесь увидят.

Роща, покрывавшая плато, была пронизана горизонтальными лучами красного заходящего солнца. Огромные силк-коттоны и фикусы казались колоннами, поддерживающими огромный соборный неф темнеющей зелени.

Чуть дальше вырисовывались чудовищные баньяны, которые он видел вчера в лунном свете. Все остальное казалось карликовым по сравнению с их массой, бесконечно древней и бесконечно величественной.

Феррис внезапно увидел туземца, маленькую коричневую фигурку в кустарнике в десятке ярдов впереди, потом еще двоих немного дальше. Они стояли совершенно неподвижно, отвернувшись от него.

Они хунети, понял Феррис, они погружены в странное состояние замедленной жизни, в это поразительное замедление всех жизненных процессов. Феррис ощутил бегущий по спине холодок.

— Вам лучше вернуться обратно и ждать, — пробормотал он через плечо.

— Нет, — прошептала она. — Вон Андре.

Феррис повернулся, всматриваясь в указанном направлении, затем тоже увидел Беррью. Его белокурая голова была обнажена, лицо, неподвижное, белое, походило на заставшую маску. Он стоял, как изваяние, под большой дикой фигой в ста футах правее их.

ХУНЕТИ!

Феррис ожидал подобного, но от этого потрясение было не меньшим. Одно дело туземцы, мало значащие для него, как человеческие существа, но всего лишь несколько часов назад он разговаривал с нормальным Беррью, а теперь увидел его таким!

Беррью стоял в нелепой позе, напоминавшей старомодные «живые статуи». Одна нога слегка приподнята, тело чуть-чуть подалось вперед, а руки воздеты кверху.

Как и застывшие туземцы, Беррью был обращен лицом вглубь рощи, туда, где смутно виднелись гигантские баньяны.

Феррис коснулся его руки.

— Беррью, придите в себя.

— Бесполезно с ним говорить. Он не слышит.

Да, он не слышал. Он жил в таком замедленном темпе, что обычные звуки не достигали его ушей. Его лицо было жесткой маской, губы чуть-чуть приоткрыты для дыхания, глаза устремлены вперед. Медленно, очень медленно веки поползли вниз и прикрыли эти застывшие глаза, затем снова поднялись в бесконечно медленном моргании. Так же медленно его приподнятая нога двигалась вниз, к земле.

Движения, пульс, дыхание — все в сто раз медленнее нормального. Живой, но не человеческим образом — совершенно не человеческим.

Лиз была

не так ошеломлена, как Феррис. Позднее он понял, что она уже видела брата в таком состоянии.

— Мы должны как-то отнести его в бунгало. Я не могу снова позволить ему остаться здесь на много дней и ночей!

Феррис с радостью взялся за маленькую практическую задачу, которая ненадолго отвлекла его мысли от этого застывшего ужаса.

— Мы можем соорудить носилки из курток. Я срежу пару шестов. Два бамбуковых ствола, продернутые в рукава курток, образовали временные носилки, которые они положили на землю.

Феррис поднял Беррью. Тело его было негнущимся, мускулы твердыми, как камень, из-за медленного темпа их движения.

Феррис положил молодого француза на носилки, затем взглянул на девушку.

— Поможете мне нести его или лучше сбегаете за слугой? Она покачала головой.

— Туземцы не должны знать об этом. Андре не тяжелый. Действительно, он не был тяжелым. Он был легкий, словно изнуренный длительной лихорадкой, хотя, как понимал Феррис, никакая лихорадка не могла быть причиной этого.

Зачем молодому ботанику уходить в лес и принимать какой-то мерзкий первобытный наркотик, замедляющий его почти до состояния ступора? Во всем этом не было смысла.

Лиз несла свою долю их живой ноши через сгущающиеся сумерки, в стойком молчании. Даже когда они время от времени клали Беррью, чтобы отдохнуть, она ничего не говорила.

Она молчала, пока они не добрались до темного бунгало и не положили Беррью на кровать. Тогда девушка упала в кресло и спрятала лицо в ладонях.

Феррис заговорил с грубоватой бодростью, которой не чувствовал сам:

— Не расстраивайтесь, теперь с ним все будет в порядке. Я быстро приведу его в чувство.

Она покачала головой.

— Нет, ничего не предпринимайте! Он должен прийти в себя сам, а это займет много дней.

Вот черт, подумал Феррис. Ему предстояло искать тик, а для этого нужна помощь Беррью в найме рабочих.

Затем маленькая, унылая фигурка девушки тронула его. Он похлопал ее по плечу.

— Хорошо, я буду помогать вам заботиться о нем. Потом мы вдвоем вколотим в него здравый смысл и заставим уехать домой. А пока позаботьтесь об ужине. Она зажгла газолиновую лампу и вышла. Он услышал, как она зовет слуг. Он взглянул на Беррью и снова почувствовал легкую тошноту. Француз лежал, уставившись в потолок. Он был жив, дышал, однако, замедленность жизненного темпа отрезала его от Ферриса так же надежно, как и смерть.

Нет, не совсем. Медленно, так медленно, что Феррис едва мог заметить движение, глаза Беррью повернулись к нему.

В комнату вошла Лиз. Она казалась спокойной, но он уже немного узнал ее и по лицу понял, что она испугана.

— Слуги ушли! Ахра и девушки… и ваш проводник. Должно быть, они увидели, как мы принесли Андре.

— Они ушли, потому что мы принесли человека, который хунети? — спросил Феррис.

— Да. Все племена боятся этого ритуала.

Феррис потратил несколько секунд, чтобы тихонько выругать исчезнувшего проводника.