Вес в этом мире
Шрифт:
Я имею в виду, что ты приехала, скажем так, проконсультироваться со мной. Наверное, для того, чтобы я как-то помог тебе ее решить.
Я надеюсь, что ты поможешь мне навести в ней какой-то порядок, и не думай, это не так уж мало. А принимать решения — мое дело, и я точно знаю, что в этом мне помощь не нужна.
Темперамент и характер.
Нет. Просто мое сумасбродство. Раньше я страдала больше, потом — меньше, и это связано с тем, о чем я тебе рассказывала. Я готова страдать ради любви — разумеется, если это необходимо, но ради любви к хорошему, к тому самому человеку. Такая любовь прекрасна, и ради нее можно пойти на что угодно. А если речь не о такой любви, лучше всего посумасбродствовать с очередным любовником, и все. Теперь — и прошу это учесть — я попритихла, в конце концов, я уже не та, а такие сумасбродства очень
Позволь напомнить, что ты все еще замужем.
Я говорю это на будущее, когда овдовею.
Но ты ведь любишь своего мужа.
Да, мое отношение у нему больше всего похоже на любовь к хорошему человеку.
Тогда не строй никаких планов.
Это не планы — это мысли; я просто излагала тебе свои мысли. Я же не могу перестать думать — ни я, ни ты, никто из обладающих хотя бы средним интеллектом и живостью ума. Разве не так?
Лично мне хотелось бы перестать думать, но должен признать, что не могу этого сделать — привычка не прощает.
Ты не можешь и не хочешь. Знаешь, что я тебе скажу? С самого момента моего приезда ты только и делаешь, что жалуешься, и мне это странно, потому что, насколько я помню, прежде ты не был таким.
Это не стенания и даже не жалобы, как ты предпочитаешь их называть, хотя стенания — очень красивое слово. Я всего лишь сознаю свою ситуацию, а она такова, какова есть. Я ничего не могу с этим поделать. Так вот, думая о своей ситуации, я отдаю себе отчет, до какой степени над ней тяготеет время. Все, что я могу сделать, — это оценить его тяжесть, его вес, поразмышлять о последствиях его давления, но как изменить этот вес? Он — сумма лет, он существует независимо от меня. Я могу испробовать что угодно, удариться в сумасбродства, но от этого он не перестанет быть тем, что есть, — мертвым весом. Мне хотелось бы верить в вечное возвращение, но для меня это неприемлемо, так что констатирую — я не жалуюсь и не стенаю. Это акт ясного мышления, а не акт слабости.
Скажи мне одну вещь. Не знаю, может, я сую нос куда не надо, но, честно говоря, это всегда интриговало меня. Ты ведь не просто ушел на пенсию — ты ушел из университета, вот просто так взял и ушел. Я всегда задавалась вопросом, почему.
Ответ таков: личные мотивы.
А я думала, что все дело в презрении. Более того, я продолжаю так думать. В презрении к этому университету — агонизирующему, эндогамическому, мелкому, трусливому. Ты никогда не принадлежал к кланам, к их миру, презирающему тех, кто не подчиняется…
Ты ошибаешься. Я — продукт эндогамии, клана, холопства.
Это неправда.
Правда. Каким образом, по-твоему, человек получает кафедру? Благодаря своей компетентности? Я знаю весьма компетентных людей, которым пришлось искать себе пристанище в колледжах и школах.
Я всего лишь штатный преподаватель, но это не имеет значения, покровители нужны всем. В определенный момент ты помог мне, ты ведь помнишь. Однако ты никогда не создавал кланов, никогда не выставлял со своей кафедры блестящих учеников, чтобы остаться с посредственностями.
Откуда ты знаешь? Я скажу тебе больше: откуда ты знаешь, что они не принадлежат к моему клану, как ты это называешь?
Я? Не знаю. Что ты такое говоришь? Не может быть, чтобы ты говорил это всерьез.
Даже в достоинстве присутствует грех. Я ушел потому, что моя жизнь была невыносимой. Вот и все.
Это неправда. Ты всегда любил преподавать.
О, преподавать. Моя жизнь состояла не только из преподавания, но, как бы то ни было, можно устать и от этого — от преподавания, особенно если в один прекрасный день спросишь себя зачем — зачем ты преподаешь, учишь. И еще: кого ты учишь и ради чего.
Ради чего? Слушай, давай сменим тему. У меня начинается депрессия.
А я, напротив, проголодался.
Да? А я-то считала, что ты живешь исключительно духовной жизнью.
И духовной тоже.
Омар? Да ты с ума сошел!
Это в твою честь.
Моя честь сейчас ниже нуля и не заслуживает даже какой-нибудь несчастной сардинки.
Бедные сардинки и бедные горожане — такие, как ты, кто не умеет ценить даров моря. Этот маленький рыбацкий порт являет собою место, избранное богами. Я не шучу, боги питаются именно
О мудрецы, какими бы чудесными вы были людьми, не будь вы такими педантами!
Сознаюсь, мне нравится быть педантом. Однако, пока нам готовят омара, давай-ка пройдемся до конца набережной. Ветер сегодня словно бросает море прямо нам в лицо, ты чувствуешь эту соль? Ты присутствуешь при одном из крайних проявлений красоты.
Любопытно, что ты упоминаешь о красоте здесь, у моря. Я как раз вспоминала один из дней моего путешествия по Галисии — думаю, это было в окрестностях Байоны, но где точно, не помню. Там был сосновый лес, кажется, сосновый, а внизу и до самого горизонта — море. Я сидела, прислонившись к стволу и глядя на море; еще помню песок — похоже, это было одно из тех мест, где лес и трава подступают к самой воде вперемежку с песчаными пляжами, как в Самиле… Так вот, я сидела, а время текло, наполняя мое тело и душу восхитительным ощущением счастья.
Когда это было?
По-моему, в то лето, когда я окончила университет. Да, я помню, потому что я по-прежнему вела бурную жизнь, сумасбродную жизнь, ну, ты понимаешь. После нашего разрыва я вернулась к своим сумасбродствам — наверное, чтобы поскорее забыть о тебе. И потом, нужно было продолжать карьеру: во мне сосуществуют сумасбродная особа и филолог-англицист. Это большой порок, правда?
Гм… беспутная жизнь и английская дисциплина не так уж далеки друг от друга.
То, что ты сейчас сказал, — разумеется, плод твоего остроумия. Так вот, продолжаю рассказывать. Я ощущала такое счастье, такую гармонию чувств и духа — и вдруг, думаю, желая испытать наслаждение или сделать этот миг еще более наполненным, взглянула на книгу, торчавшую из моего рюкзака, и мне захотелось почитать. Наверное, это был один из сборников лучших произведений английской поэзии или что-то в этом роде. Галисия, лето, одиночество, лирическое настроение, законченная учеба… можешь представить себе, этакий огромный вздох облегчения. В общем, я начала листать книгу, заглядывать туда-сюда, мне попадались стихи, заставлявшие меня поднимать глаза от строчек, чтобы лучше прочувствовать, как говориться, посмаковать их… я наслаждалась — вот точное слово: наслаждалась. И вот после одного из таких моментов, перевернув очередную страницу, я начала читать «Оду к греческой вазе» Китса, а когда дошла до конца, до этого мощного финала — ты знаешь его? —
Beauty is truth, truth beauty, — that is all Ye know on earth, and all ye need to know [7] , —я вдруг поняла, что плачу, потому что смотрю на море и ничего не вижу. А плакала я от счастья.
Эти стихи лживы, и тебе придется это признать. Правда, истина есть красота, а красота — истина… Да стоит тебе только оглянуться, посмотреть вокруг — не нужно далеко ходить за другими примерами, — и ты увидишь, что это неправда. Взгляни на это море: да, оно есть красота, но просто само по себе — к истине оно не имеет никакого отношения. Истина — понятие, изобретенное нами, людьми, создание нашей мысли. Идея, что истина есть красота, а красота — истина, принадлежит романтизму и давным-давно оставлена; она принадлежит определенной эпохе, определенному взгляду на жизнь, который, как мы знаем сегодня, не соответствует действительности.
7
«Краса — где правда, правда — где краса!» — / Вот знанье всё и всё, что надо знать (англ.). Перевод И. А. Лихачева.