Весь Владимир Арсеньев в одном томе
Шрифт:
Минут через тридцать мы все — и мужчины и женщины с детьми — сидели в палатках около железных печек и пили чай. А снаружи злобно неистовствовала пурга. Ветер яростно трепал палатку и обдавал ее мелким сухим снегом. Он жалобно завывал в трубе, вдруг бросался в сторону и ревел в лесу, как разъяренный зверь.
После ужина все рано улеглись спать. У камина остались только мы вдвоем со стариком. Слушая его рассказ, я поражался громадным расстоянием, которое он проходил со своими табунами. Он бывал и в Якутии, ходил к мысу Сюркум[373], дважды пересекал тундры у южных берегов Охотского моря и доходил до Чумукана[374]. Почти каждый вечер мы беседовали с ним, и он очень охотно рассказывал мне про невзгоды
Ингину согласился. Он закурил свою трубку, придвинулся поближе к печке, подбросил дров в огонь и начал говорить. Старик плохо владел русским языком и часто употреблял не те слова, которые надо, но все же понять его можно было. Я мысленно исправлял его речь и на другой день записал ее в свой дневник в том виде, как она изложена ниже.
— Это было давно, очень давно, — говорил он, не торопясь. — Я был еще совсем мальчиком и из детского возраста едва переходил в юношеский. Кочевали мы тогда в горах Ян-де-янге. В это время сюда прибыл один русский. Он был золотоискатель — молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста, с белокурыми волосами и голубыми глазами. Одет он был в кухлянку, торбаза, на голове имел меховую шапку, а на руках — рукавицы. Этот человек возвращался с приисков, где старательским образом намыл столько золота, что мог безбедно прожить до глубокой старости. Но судьба решила иначе.
В этом году был сильный падеж оленей. Ожидалась голодовка, грозные повестки которой были уже налицо. Отовсюду шли нехорошие вести. Отец мой решил тогда уйти подальше от зараженного района. Накануне нашего выступления в поход молодой приискатель обратился к нам с просьбой взять его с собой. Отец подумал и согласился. На другой день мы тронулись в путь, и белокурый человек пошел с нами. Я не знаю его имени, но помню хорошо. Он, как живой, стоит передо мной. Это был удалый парень, он не сидел сложа руки, помогал вьючить оленей, ставить палатки. Отец очень любил его, и я с ним подружился тоже.
Дней через шесть мы вышли в верховья Горина, и тут, в старой небольшой юрасе, застали бедную тунгусскую семью, состоявшую из одного мужчины, одной женщины и двух малых детей. Они потеряли своих последних четырех оленей и теперь на лыжах хотели дойти до Уркана, где тоже стояли тунгусы, их сородичи.
Мой отец предложил им присоединиться к отряду, но они отказались, заявив, что надеются благополучно дойти до своих земляков на Уркане и там до весны промышлять рыбной ловлей. Молодой приискатель пожелал тоже остаться с бедняками, чтобы с ними добраться до реки, впадающей в озеро Болон-Оджал. Тогда мы оставили им одного оленя на мясо, а сами пошли дальше на реку Уд.
После нашего ухода тунгус с русским человеком пошли на разведку, чтобы на лыжах проложить дорогу, по которой они намеревались, когда она занастится, перевезти семью и имущество на нартах. Женщина с детьми осталась в юрасе. На третий день они достигли Уркана, но тунгусов там не нашли, зато встретили гольдов-зверовщиков. Они заночевали у них и на другой день хотели было идти назад, но неожиданно разразившаяся пурга принудила их остаться на месте. На вторую ночь тунгус скоропостижно скончался. Тогда приискатель, захватив у гольдов немного сухой рыбы, решил один идти за женщиной и за детьми, но новая пурга застала его в дороге. Она продолжалась несколько суток подряд и пресекла всякую возможность сообщения. С невероятными усилиями он прокладывал путь через сугробы, но не суждено ему было спасти семью умершего
Весной, когда появились первые признаки оттепели, — продолжал свой рассказ Ингину, — мы оставили реку Уд и спустились на Уркан.
Как-то раз два тунгуса пошли по тундре искать оленей и там увидели чьи-то ноги, торчащие из сугроба.
Отец велел разгрести снег. Велико было наше горе, когда в покойнике мы узнали того самого молодого приискателя, которого все так любили. Из осмотра выяснилось, что он хотел было развести костер, но это ему не удалось. Сухую рыбу, которую он нес с собой, погрызли мыши.
Старик на минуту замолк.
В это время снаружи раздался страшный рев. Наша палатка заколыхалась. Где-то упало сухостойное дерево. С диким завыванием налетел ветер на наш бивак и точно злился, что с нами он не может расправиться так, как со светло-русым юношей-приискателем, пытавшимся спасти бедную вдову с детьми.
Одна из девочек, самая маленькая в отряде, проснулась и начала плакать. Тунгуска взяла ее на руки и стала укачивать.
Я взглянул на старика. Он сидел, закрывши глаза, и левой рукой как бы старался отодвинуть от себя страшные видения. Я дотронулся до его плеча. Он вздрогнул и испуганно огляделся, потом поднялся и молча стал расстилать свою постель. Я тоже лег на свое место, но долго не мог уснуть. К ночи метель разразилась еще сильнее. Иногда казалось, что ветром вот-вот сорвет палатку, но порывы его с шумом проносились мимо, и тогда грозный рев в трубе камина снижался до жалобного воя тоненьким голоском. Мне грезились маленькая палатка в лесу, занесенная снегом, и в ней несчастная мать с двумя малютками, и белокурый золотоискатель, прокладывающий дорогу через сугробы вот в такую же бурную ночь…
Гора Лао-Хутун
Во время моих скитаний по Уссурийской тайге в бассейне реки Идоана мне приходилось часто слышать рассказы туземцев о какой-то таинственной пещере, являющейся своего рода штабом тигров. Люди говорили о ней с нескрываемым благоговением и даже страхом.
Пещера находилась невдалеке от того места, где я бродил. Очень часто в рассказах туземцев и китайцев мелькало имя Лао-хутун. Вскоре мне объяснили, что Лао-хутун — гора, одна из вершин Сихотэ-Алиня. Туземцы и особенно китайцы произносили это имя с каким-то трепетом. Это меня заинтересовало.
Как-то вечером при свете костра мне удалось услышать довольно связный рассказ о чудесах горы Лао-хутун. В представлении удэхейцев и китайцев она была обиталищем священных тигров. Мне поведали любопытную легенду. Вот она.
«Это было очень давно, ни один человек не помнит, когда это началось. Люрл — старик, ему скоро сто двадцать лет, а он не помнит. Его отец жил сто пятьдесят лет, но и он не помнил. Его дедушка был старый, старый человек, но и он не помнил. Никто не помнит!
В горе Лао-хутун есть громадная пещера. Такого большого дома нигде нет. Построить такой большой дом человеку невозможно.
Если зайти в эту пещеру, выйти уже нельзя. Она уходит далеко в горы, и выход из нее на той стороне, где садится вечером солнце.
Жили в этой пещере четыре тигра. Жили много-много лет. Как верные стражи, они охраняли от злого духа то, без чего человек жить не может. Здесь были собраны лучшие одежды для человека, оружие, которым он может защищать самого себя, острая пила и острый топор, чтобы срубить и обделать дерево, снасти для рыбной ловли, силки для ловли птицы и зверя, тушь и кисточка для письма.