Веселая наука
Шрифт:
4
Признания Штрауса: – летучая паутина стариковского лета.
Симпатия к стародревним временам
Симпатия к условиям первобытной жизни – это страсть нашего времени. Не глупо ли, будто даже теорию происхождения видов можно преподавать не вразрез с мистикой! Отрадно хоть то, что ничто не прочно, ничто не вечно, что все постепенно исчезает.
Недостаток в великих моральных примерах
Незнакомство с Плутархом. Монтеня ставят выше его. Писатель наиболее сильно
У Грациана столько мудрости и ума в его суждениях о жизни, что в настоящее время никто с ним не может сравниться. Мы хорошие микроскописты жизни, наши романисты умеют наблюдать (Бальзак, Диккенс), но требовать и объяснять они не умеют.
По сравнению с древними и Монтескьё уже натуралист в этике, но безгранично богатый и глубокомысленный. А мы, натуралисты, бедны мыслью при всех наших познаниях. Какая вдумчивость, какое доверие к собственной этике видим мы в эпоху Дидро и Фридриха Великого!
Даже Минна фон Барнгельм, вся построенная на светском французском разговоре, для нашего времени слишком тонка.
Желал бы я, чтобы кто-нибудь показал нам, как мы с нашим возвеличением этического натурализма превратились окончательно в иезуитов. Естественное мы любим как эстетики, а не как моралисты: но моралистов вовсе нет! Подумайте напр, о Шлеймрахере.
Какой след философии найдете вы в воспитанниках философов, т. е. в «образованных людях?» Нам недостает лучшей темы для разговоров: утонченной этики. «Племянник Рамо». У нас нет этических знаменитостей: очевидно нет чутья, чтобы угадать их. А вместо того мы чтим теорию силы. Например: кто-нибудь скажет: Гегель плохой стилист, а другой: да, но у него так много оригинальных и чисто народных оборотов. Но ведь это относится к материалу, художник ценится не за то, что у него прекрасный мрамор, а за то, как он его отделывает. То же относительно области этики.
Конфликт между мышлением и жизнью
1
Самое важное в мудрости то, что она не дает мгновению овладеть человеком. Но она не должна быть вследствие этого злобой дня: ее цель охранять человека от всех возможных ударов судьбы, вооружить его на все времена. Она очень мало национальна.
2
Я думаю о первой ночи Диогена. Вся античная философия направлена была к простоте жизни и учила об известного рода отсутствии потребностей; это лучшее средство против всех мыслей о социальной революции. В этом смысле философские вегетарианцы сделали больше для человечества, чем вся новейшая философия: пока философы не станут достаточно мужественны, чтобы отыскивать новый образ жизни и показывать в этом отношении пример, до тех пор они ни к чему не нужны.
Жизнь философа и ее генезис
1
Какое влияние имеет теперь философия на философа? – Они живут так же, как и все другие ученые и даже политики. Шопенгауэр является уже исключением. Они не отличаются никакими особенными нравами. Они учат ради денег. Вглядитесь в жизнь их высших образцов, Канта и Шопенгауэра, – разве это жизнь мудрецов? Остается наука: к своему делу они относятся, как артисты, отсюда у Шопенгауэра жажда успеха. Философом быть удобно: к ним не предъявляют никаких требований, они все время занимаются вершинами: Сократ пожелал бы снова, чтобы философию свели вниз к человечеству: популярной философии нет вовсе, а если есть,
У философов найдешь все пороки нашего времени, и прежде всего его лихорадочную торопливость, а между тем они пишут о пороках. Еще очень молодыми они начинают уже стыдиться учиться.
Философы прежних времен стремились к душевному покою, нынешние к необузданному душевному беспокойству: так что человек весь уходит в свою должность, свое дело. Ни один философ не станет терпеть ругательства прессы, позволяя выходить в свет только еженедельным журналам.
2
Существует искусство отдалять от себя вещи путем слов и имен, которыми их обозначают: иностранное слово делает для нас часто чуждым то, что мы очень близко знали. Когда я говорю: «мудрость, любовь к мудрости», то, конечно, я ощущаю нечто более близко действительное: но, как я уже сказал, не давать вещам чересчур приближаться к себе есть своего рода искусство. Ведь в словах родного языка лежит часто столько пристыжающего. Ну, кому же не было бы стыдно называть себя мудрецом, или говорить, что он становится им. Философ – это другое дело, это не так легко сходит с языка, как титул доктора, который носят, совершенно не думая, что он налагает соответственную обязанность быть учителем. Согласимся же, что иностранное слово освобождает нас от стыда и конфузливости; или, может быть, и в самом деле тут нет никакой любви к мудрости и иностранное обозначение должно, так же, как и звание доктора, обозначать лишь отсутствие содержания и пустоту понятия?
Иногда бывает страшно трудно доказать наличие чего-нибудь, до такой степени оно подавлено, затуманено, скрыто, разбавлено и ослаблено, а имена между тем могут быть красивы и к тому же соблазнительны.
Действительно ли то, что мы называем теперь философией, есть любовь к мудрости? Подставим без всякого смущения вместо слова «философия» выражение «любовь к мудрости», насколько эти понятия покрывают друг друга?
3
Философом люди бывают прежде всего для себя, а потом для других. Быть им только для себя невозможно. Как человек, он имеет слишком много отношений к другим людям: а раз он философ, то он должен быть им и в этих отношениях. Я хочу сказать: если он даже строго отделит себя от людей, станет отшельником, то и этим он поучает и является философом для других. Как бы он ни вел себя, его философская натура имеет сторону, обращенную к людям.
Продукт философии прежде всего его жизнь (это раньше, чем «дела»). Это его творчество. Каждый продукт творчества обращен одной стороной к художнику, а другой к людям.
Каково воздействие философа на других философов и нефилософов. Государство, общество, религия могут спросить: «что дала философия? Что может она нам дать теперь?» С таким же вопросом может обратиться к ней и культура. Результат для нашего времени: из нее ничего не получится! Отчего же? Оттого, что они не философы для себя.
«Врач, исцелися сам!» должны мы крикнуть им.
Может ли философия быть фундаментом культуры
1
Надо серьезно взвесить, существуют ли вообще какие-либо фундаменты для зарождающейся культуры? Можно ли воспользоваться философией в качестве такого фундамента? – Но она никогда не была им!
Философия для этой цели чересчур тонка и остра. Фактически философия увлечена потоком современного образования: она вовсе не господствует над ним. Разве только сделавшись наукой (Трэнделенбург). Возьмите, например, Шопенгауэра; на практике он эвдаймонолог (это мировая мудрость перезрелой старости, как у испанцев), в теории – учитель глубокого пессимизма.