Веселая поездка
Шрифт:
Звон от этих ударов прокатился по воздуху и стал как бы сигналом к началу военных действий. Николай в миг проскочил в образовавшийся проход мимо Лесиного зада и купейного столика с бутылью вина на нём. Он уже рядом с незадачливым попутчиком, так неосторожно обронившим ненужную в данный момент фразу. Руки его судорожно сжимают лацканы дорогого пиджака опешившего мужика. Николай с силой потянул его на себя, и, вот уже оба стоят, сцепившись, в проходе купе и с яростью смотрят друг на друга.
– Ты шо сказав, муфлон лысый?! – Прорычал Николай. – Хто цє Родину продав,
Ярость в глазах нового пассажира сменилась удивлением, его хватка ослабла.
– Ты был в Афгане? Когда? – шёпотом спросил мужчина.
– Да, был в апреле восьмидесятого. Там я проходил переподготовку.
От суржика Николая не осталось и следа. Сейчас он говорил на чистом деловом русском языке.
– Ты, что, думаешь, если мы вооружение продаём, так это мы Родину по кускам растаскиваем?
Мужчина смотрел на Николая и молчал. Ярость в его глазах сменилась чудовищным удивлением с примесью радости. Николай кричал, ругался, а тот стоял как вкопанный, смотрел на своего противника и ошеломлённо молчал.
– Да, я танк вчера продал венграм, так это же для пользы моего полка, а не мне в карман! Ты хоть представляешь себе, как трудно накормить солдат, когда ничего достать нельзя?! А на эти деньги мы купим инвентарь и трактор. Пахать начнём.
Мы с Лесей сидели тихо, как мышки, потирая ушибленные места, и не знали, как разрядить накалившуюся обстановку, а наши мужчины стояли, сцепившись в проходе купе, словно два упрямых барана, не желавших уступить друг другу дорогу. Один из них был в ярости, а другой чем-то очень удивлён.
– Подожди, друг, не кипятись! Скажи ещё раз, где и когда ты был в Афгане? – спросил новый пассажир.
– Да я же тебе говорю, в восьмидесятом, в апреле на переподготовке. Меня послали изучать действие нового вооружения в боевых условиях на два месяца. Но мне пришлось там пробыть две недели. Дерьма наглотался, на всю жизнь хватит. А потом – госпиталь, а потом – домой. Трагедия у нас на точке случилась. Страшная трагедия. Чудом жив остался. Нас с Таней Рыскиной тогда домой отправили и меня после того уже не посылали в горячие точки. Чуть руки не лишился. Вот так-то брат. А ты говоришь, Родину по кускам. Эх ты, тыловик чёртов!
– Так ведь и я был в Афгане в это же время. Не тыловик я, кадровый офицер. Тут ты, браток, ошибся. Ты мне кого-то напоминаешь, только не пойму, кого.
– Да я две недели только и был там, а потом – госпиталь под Москвой. Рука у меня болела сильно. У нас весь лагерь бандиты вырезали, в живых остались я и медсестра.
– Так это ты Николай Забродин?
– Да, а откуда ты знаешь?
– Так я же твои позывные поймал тогда, уже под утро, когда всё это произошло. Меня Фёдором зовут. Я – Фёдор Кронов. Ты хоть помнишь, кто тебе отвечал?!
– Нет. Уж очень тяжело было. Танька ум потеряла, с ней надо было возиться. А потом она со мной маялась, когда с рукой плохо стало.
– Таня Рыскина потом стала моей женой. Она теперь Кронова.
– Да ты что, ведь
Их яростная хватка превратилась в дружеские объятия, и они оба, перебивая друг друга, стали рассказывать свою трагическую историю нам, совершенно неискушённым в войне, незнакомым женщинам.
В тот вечер я поняла, что такое война. Это кровь, боль, потеря друзей, родных, близких, тех, кто не хотел убивать, но кого чей-то приказ заставил принимать бой, убивать, преследовать противника и уничтожать его. Я узнала цену предательства и настоящей, крепкой мужской дружбы.
НИКОЛАЙ
Николай посмотрел в окно, в спокойную бархатную темноту летней ночи, мчащейся навстречу и начал свой неторопливый рассказ.
Он окончил одну из престижных школ столицы с золотой медалью, но не стал поступать ни в какой ВУЗ. Его призвали в армию. После окончания срока службы Николай остался в рядах Советской армии сверхсрочно. Ему нравилась такая жизнь. Служил старательно, добросовестно. Командование отметило заслуги Николая и командировало его в военную Академию. Учился он легко, ему было интересно. Окончил Академию, нашёл свою Наташу, женился и продолжал служить. У него появились дети – дочка и два сына.
Но однажды Николая отправили на переподготовку в Афганистан. Обещали неучастие в военных действиях. Только два месяца учёбы. Всего два месяца – и домой.
Он служил добросовестно уже неделю. На точке его уважали. Он был рассудительным, компанейским, понимал ребят.
Однажды кто-то из бойцов притащил на точку самогон и бидон малосольных огурцов. И пошла пьянка! Весь вечер веселились. До отбоя.
Но вот уже отбой. Часовые заняли посты. Заснули бойцы. Вокруг воцарилась тишина, только цикады пели свои вечные песни.
Ночь была тёмная, безлунная. Всё было спокойно и ничто не предвещало беды, страшной беды, непоправимой…
Где-то, через час после отбоя у Николая сильно заболел живот. Начались рези. Живот не унимался, рези замучили. Видно, эта пьянка плохо повлияла на его здоровье. Никак он не мог успокоить свой взбунтовавшийся организм. Сильно тошнило.
Пришлось отправиться в сортир.
Сортир был построен из неотёсанных досок над выгребной ямой на скорую руку. Через определённое время эту яму очищали. Находился сортир за палатками бойцов и командирским вагончиком. Место его расположения не освещалось, но тщательно охранялась вся территория точки, и опасаться вроде было нечего.
Николай очень долго не мог заставить свой организм работать нормально, унять тошноту, успокоить рези в животе. Но, вот, вроде, всё улеглось. Ему показалось, что на это потребовалась целая вечность. Николай вышел из сортира и облегчённо вздохнул. Можно было идти в палатку и отходить ко сну.
Он уже собирался, обогнув комвагончик, выйти на освещённую территорию, но тут на всём бегу на него налетела медсестра.
– Там, там… – бессвязно лепетала она и указывала рукой в сторону палаток бойцов, ошалело вращая глазами.