Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
Я тоже испугался, но какая-то надежда всё-таки ещё теплилась во мне.
— Как же он узнает, ведь нас никто не видел?
— А он и того парня не видел, но вот пошёл по следу и дошёл до его дома. Боюсь, что он и тебя так найдёт. Что же нам делать, а? — и он понурил голову и прикрыл глаза рукой.
Слёзы душили меня, но я держался, ведь вор — герой, а герою не пристало реветь. Настроение у меня было подавленное.
— А ты его во двор не пускай, заряди ружьё и держи наготове, — несмело предложил я ему.
— Что ты! — возразил дядя. — Мало того, что человека обворовали,
Тут уж я не выдержал и зарыдал.
— Ну что ты, мальчик, что ты, миленький! — утешал меня дядя. — Не бойся, он не отрежет тебе руку, я его попрошу, он меня обязательно послушает. Нет, мучать тебя я ему не дам, а вот в тюрьму тебя, может, посадят на несколько дней. Ну, ничего, поголодаешь немного, и делу конец.
— Не хочу в тюрьму, не хочу! — заорал я.
— Ну хорошо, — почесал он затылок, — так и быть: когда они придут за тобой, я тебя спрячу в надёжное место, а им скажу, что тебя нет дома. Вот всё, чем я могу тебе помочь, дружок.
Это мне понравилось. Да и отступать было некуда: надо было прятаться и спасать свою шкуру.
В ту ночь мы с дядей легли, по обыкновению, в одной комнате. Он вскоре захрапел, а я не смог сомкнуть глаз и вздрагивал от малейшего шороха. Наконец, глубокой ночью я уснул, и во сне мне приснился усатый солдат. Утром меня разбудил собачий лай. Я вскочил как безумный и оделся так быстро, как никогда в жизни. Дядя уж был на ногах и причёсывал свой хохолок.
Он посмотрел на меня и вдруг сказал:
— Ой, кажется, пришли, Караманчик. Куда ж мне теперь тебя спрятать?
Я потерял дар речи от испуга. Но тут взгляд мой упал на топчан.
— Ну чего же ты смотришь? Полезай быстрей!
Перед топчаном лежала шкура барсука. На ночь, ложась в постель, мы вытирали об неё ноги. Я втащил её под тахту и лёг там на неё.
Дядя вышел. С замиранием сердца я ждал, что вот-вот войдут и начнут обыскивать.
И вдруг дверь легонько скрипнула, а я от страха совсем перестал дышать, закрыл глаза и притворился спящим. Но сердце моё так бешено колотилось, что я удивляюсь, как грудь моя не разорвалась.
— Вылезай, малыш! — услышал я слова дяди и, выглянув, не поверил своим глазам: он был один. Честно признаюсь вам, что целых две недели я был в тревоге и волнении, не выходил никуда из дома и старался даже не показываться во дворе. Однако скоро понял, что дом — не крепость. Как ни прячься — от людей никуда не денешься. Как-то раз, днём, послышался ожесточённый лай. Наш пёс всегда лаял так злобно, когда во двор заходил кто-то чужой. Я схватил дедову бурку, завернулся в неё, дрожу и жду, когда в комнату войдёт Тадеоз, а с ним этот проклятый солдат.
— Кто это там? — спрашивает отец маму.
— Никого нет. Это наш Куруха и собака Лукии нашли где-то кость и теперь грызутся.
Я успокоился, но ненадолго. В вечернее время было ещё того хуже.
— Эй, Нико! — крикнет, бывало, кто-нибудь. А мы с дедом в это время в погребе. При свете лучинки
Дед неторопливо возвращается. Оказывается, приходил кузнец Адам Киквидзе, который должен нам сменить колесо на арбе.
— Куда ж ты это залез, Караманчик? — удивляется дед.
— Я смотрю, нет ли здесь трещины! — отвечаю я и улыбаюсь своему умению удачно соврать.
— Амброла! Эй, Амброла! — громко зовёт кто-то отца.
Я снова шарахаюсь и забиваюсь в дальний угол амбара. А это всего лишь покупатель, пришедший к отцу купить кровельного железа.
— Пиран! Где ты, Пиран!
— Ой! Вот теперь на самом деле пришли! — шепчет дрожащим голосом дядя, и я, трясясь от страха, лезу в бочку с мукой. Но и на этот раз гроза прошла стороной: приятель просил у дяди денька на два охотничью собаку. Словом, посетителей было не счесть, да и углов, где я скрывался, тоже.
Стоило вдруг залаять собаке громче обычного, как я, ошалев от испуга, не мог сдвинуться с места и оставался стоять как истукан.
Однажды пёс заливался так долго, что я решил — пришёл мой конец. Бабка выглянула — никого. Дед выглянул — никого. А собака всё лает. И, думаете, на кого она лаяла? Представьте себе — на луну.
В один прекрасный вечер я дошёл до того, что умудрился влезть в кувшин, где обычно хранили сыр, и прикрылся сверху барсучьей шкурой. Спасибо, что сосед, позвавший дедушку, быстро ушёл, иначе б я наверняка задохнулся. Я потерял сон и покой. Всё время был настороже и смотрел в оба: днём и ночью мне мерещился солдат с ружьём. С ненавистью поглядывал я на виноградник, потому что хорошо понял, что нет на свете ничего горше украденного винограда, и лишь гораздо позднее я узнал, что дядя Пиран нарочно пугал меня: бедного Тадеоза Кереселидзе в то время давно уже не было в живых, а виноградник по привычке все ещё называли Тадеозовым…
Переваренные хачапури и спрятавшийся в амбаре чёрт
Мама решила, что тесная дружба с окончательно потерявшим совесть Кечо не сулит мне ничего хорошего и отправила меня в деревню к своей матери. Как раз в это время сосед бабушки Тапло, Олифантэ, приехал в Сакивару на лошади, и ему поручили отвезти меня к ней.
Когда мы уже подъезжали к бабушкиному дому, я соскочил с коня и, решив сократить путь, помчался наверх по узенькой тропинке, а Олифантэ поехал к дому по длинной и извилистой просёлочной дороге. Не открывая — калитки, я ловко перемахнул через неё.
Бабушка Тапло была на гумне, лущила там кукурузу. Она сидела на низенькой скамеечке и, склонившись над широкой плетёнкой, бросала туда очищенные початки, шурша стеблями.
Тихонько, на цыпочках, я подкрался сзади к бабушке и закричал ей прямо в ухо:
— Бааа!
Старуха подскочила как ужаленная, но, увидев меня, бросилась целовать и смеяться от радости, во весь рот, хотя зубов там у неё осталось, наверное, всего штук пять.
— Как поживаешь, бабуля? — спросил я её бодро. — Опять глаза болят?