Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
– Папа, – сказала мне Маша на ухо, – ты знаешь, что я вчера в детском саду съела?
– Не пугай меня, – испугался я.
Я ведь понимал, что она может съесть вообще что угодно. Может проглотить какой-нибудь камень, закусить корой молодой сосны, которые растут во дворе нашего дома, и запить снегом.
– Четыре блина! – сказала Маша. – У нас Масленица началась.
– Но у тебя ведь даже зубов нет, – с тревогой сказал я. Это была еще одна проблема, из-за которой в жизни детей наступили трудные дни. У Маши не хватает уже нескольких зубов на самом видном месте. Одна девочка даже пыталась
– Ты что, и такую ее любишь?!
Дима сказал следующее (по рассказу Маши, а она не врет):
– Да, люблю.
Хотя я понимаю, как ему трудно было произнести это. Не потому, что публичные признания в любви даются юношам нелегко, нет. Просто он в этот момент и правда же рассмотрел Машин рот, так как она, конечно, закричала от негодования.
– А знаешь, что он сказал?! – спросила Маша, плохо скрывая торжество.
– Ну что?
– Он написал: «Маша, если ты меня не любишь, я повешусь». Как ты думаешь, кому он это написал: мне или Вере?
– Я так думаю, что тебе, – с большой долей вероятности предположил я.
– Правильно! – просияла Маша. – Папа, почему ты всегда угадываешь?
Я не смог ответить ей на этот вопрос. Ну просто не смог себя заставить сказать правду.
Накануне Маше в детском саду вырвали еще один зуб. Я увидел результат, вернувшись из командировки. У нее во рту вместо зуба торчал кусок зуба. Я ужаснулся.
– Да это, – успокаивающе сказала Маша, – мне в детском саду вырвали, все уже хорошо.
– Как же хорошо, – сказал я, – когда у тебя там что-то осталось. Тебе его не удалили, а сломали.
– Но у меня не болит, – так же тихо сказала она, все-таки стараясь меня успокоить. – Уже прошло. А знаешь, как кровь хлестала, когда они его дергали?!
Ну, тут я сам сознание чуть не потерял.
– Как это было? – спросил я.
Я решил пройти этот путь до конца, как прошла его Маша. Это было трудное решение, потому что я боюсь зубной боли гораздо больше, чем она, ибо я лучше ее знаю, что это такое.
– Воспитательница взяла вату и приготовилась вытащить, – рассказала она.
– Руками?
– Да. Я заорала. А она сказала: «Я же тебе пока еще ничего не сделала».
– А ты что сказала?
– Я? Я сказала, что просто уже стала волноваться.
– А потом?
– Она опять взяла вату, намочила ее спиртом и дернула. Кровь пошла во все зубы! – с восторгом рассказала Маша.
– Ты мучилась? Сколько это продолжалось?
– Она бы вообще не прошла, если бы мои зубы не держали в спирте.
То есть она еще и спирта наглоталась. Я вот поэтому и говорю, что для детей наступили трудные дни.
– Маша, не надо было тебе все-таки эти блины есть, – сказал я. – Надо было держаться.
– Надо было держаться, – уверенно согласилась она.
Я достал из сумки и подарил ей куклу Барби в хиджа-бе. Маша увидела куклу в черном, и ей стало страшно.
– Я так и думала, – кивнула девочка с таким видом, как будто она сама каждое утро начинает с облачения в хиджаб и как никто знает, что обычно скрывается у хорошенькой девушки под черным с головы до пят одеянием.
Ко мне подошел Ваня. Я мог бы написать «несмело приблизился». Так было бы в каком-то смысле логичней. Но он подошел. Походка его была, наоборот, твердой.
– Папа, – сказал он, – почему ты мне привез финики, которые я сегодня съем, а Маше – подарок навсегда?
Слава богу, мне было что ответить на этот вопрос. Вернее, чем. Я достал из сумки пакетик с восточными сладостями, похожими на козинаки, только гораздо тоньше, и отдал его Маше. Ване я подарил довольно объемистую расписную деревянную коробочку. Он обрадовался. Дело в том, что он всегда что-то прячет от окружающих. У него такая страсть. Найти потом все это не может ни он, ни окружающие. А так, подумал я, всем будет удобно: и у него всегда все то, что он стащит, будет под рукой, и у меня.
Я просто видел, как он благодарен. Он ничего больше не сказал, но я это видел. Он ведь сказал насчет подарка навсегда не в расчете на то, что у меня есть кое-что еще (этого он, зная меня, боюсь, даже предположить не мог), а просто это был крик души.
Мы вышли на улицу. Было к тому же очень холодно. Маше и Ване не везло все больше. Они в этот день еще и гулять не пойдут.
– Холодно, – сказал я, – зато смотрите, какие красивые деревья вокруг.
Да, тут в это утро было на что посмотреть. Стволы и ветки деревьев были густо, как мукой, обсыпаны искрящимся до рези в глазах снегом. Их как будто готовились запечь в тесте.
– Да, – согласилась Маша. – Как же я хочу быть деревом!
– Зачем тебе? – спросил я.
– Очень уж красиво, – вздохнула она.
«Вы что, и на следующий день рождения меня простудите?»
Маша год готовилась к своему дню рождения. В конце февраля ей исполнилось шесть лет.
Я помню, как в ее возрасте ждал дня рождения. Да, это было очень нервно. Иногда нервы сдавали. И тогда я начинал лихорадочно шарить под подушкой в поисках подарка. Его там, разумеется, не было. Я и сам понимал, что рано. Но на что-то же я рассчитывал. И я знаю на что. На чудо. Так в конце концов я понял, что чудес не бывает. Это случилось не сразу, только годам, по-моему, к десяти или даже позже. Но все равно раньше, чем я потерял веру в то, что Дед Мороз существует. Просто потому, что веру в Деда Мороза я не потерял до сих пор.
Где-то за месяц до дня рождения его ожидание достигло беспрецедентного накала. Она спросила меня, сколько осталось.
– 30 дней, – сказал я. – Ровно 30.
– Это много? – уточнила она.
– Ну, ты же умеешь считать до 30, – сказал я.
Она долго шевелила губами, а потом сказала с сожалением:
– Много. Очень много.
На следующий день она подошла ко мне и спросила, сколько теперь осталось до дня рождения.
– 29 дней, – пожал я плечами.
– 29?! – Она глядела на меня как на предателя.