Веселыми и светлыми глазами
Шрифт:
Колька вспотел, даже рубашка прилипла к спине. А проклятая пила почти не вгрызалась в свинец, будто Колька ломом, а не пилой водил по чушке.
— Ну как дела двигаются? — спросил Казик, через плечо глянув на Кольку. — Ты поторапливайся, не спи.
— Двигаются, — буркнул Колька. Снял пальто, положил рядом на табурет.
Казик вышел куда-то, а Колька пилил до тех пор, пока не закружилась голова и перед глазами поползли темные расширяющиеся круги. Чтобы не упасть, он уцепился за край верстака, присел на табурет. И, выждав немного, пересилив минутную слабость, снова поднялся.
Руки
Казик улыбался. Нет, не просто так, он улыбался насмешливо, как улыбается человек, в чем-то проведший добродушного простачка.
— Ну ладно, хватит. Молодец. Одевайся теперь, а то простудишься.
И Колька понял все. Никому не нужна эта работа. Никому! Может быть, в другое время Колька среагировал бы по-иному. Но сейчас… Когда… Он сразу вспомнил почему-то, как директор предложил ему поднять пресс-папье.
— Нет, почему же. Я докончу, — сказал Колька, сглатывая слезы. И продолжал пилить. От злости, от обиды вроде бы и силы прибавилось. До боли сжимая зубы, он видел сейчас только белый неровный надрез на чушке да темное, медленно ползущее полотно пилы.
— Хватит, — повторил Казик. И голос его дрогнул и изменился. — Я шучу.
Но Колька пилил.
— Я же пошутил, ты слышишь? Кончай!
Никогда еще Колька не испытывал такого желания завершить начатое, как сейчас. Он почти задыхался. Упершись в верстак коленом, тянул пилу на себя, затем, хрипя, валился на нее.
— Ну и пили, пили, фиг с тобой! Пили, хоть подохни! Не жалко! — раздраженно крикнул Казик. — Показать себя хочешь? Показывай! Показывай, а я посмотрю!
Он сел рядом, демонстративно закинув ногу на ногу.
«Распилю, — упрямо думал Колька. — Хотя и в самом деле умру здесь, а распилю».
И Казик не вынес. Он подскочил к Кольке, схватил за руку.
— Прекрати! Сейчас же прекрати!
— Уйди! — вырываясь от него, прохрипел Колька.
— А я тебе говорю, кончай! Или в рожу дам!
— Пусти…
— Не пущу!
— Пусти… Ты сильней меня… Пусти!..
— Не пущу! Ну что ты, псих? Ведь я нарочно. Не понимаешь, что ли? Ну, извини, пожалуйста, я поступил глупо… Ну, извини. Прости меня.
— А ты дурак, — сказал Колька, высвобождая руку, и заплакал. Нет, не зарыдал, а просто слезинки сами собой посыпались у него. Ему было досадно, но он не мог удержать их.
— Ну что ты, в самом деле? — потупив голову, сказал Казик. И чувствовалось, что ему стыдно Колькиных слез больше, чем самому Кольке.
— Да обидно же, — признался Колька.
— Дал бы мне по физиономии, я заслуживаю.
— Зачем? Я никогда никого не бил… И пальто это я на барахолке у старика купил. Не наше оно. У моего отца такого никогда не было. А ты: «Пальто, пальто. Ваше величество».
— Ну ладно, — сказал Казик. — Ну, дурак я, разве ты не видишь. Извини. Давай допилю эту блямбу.
— Зачем?
— А так. Или хочешь, поставь меня в угол. Сколько скажешь, столько и буду стоять.
— Да ну тебя, — отмахнулся Колька. Он чувствовал, что больше не сердится
8
Этот большой угловой дом почему-то называли «академией». Колька не знал, на самом деле была здесь когда-то академия или так величали это здание за ту монументальность, которая проявлялась не только в его внушительных общих размерах, тяжеловесности колонн, толщине стен, но и в каждой взятой наугад детали: высота дверных проемов в уровень второго этажа любого из соседних зданий, а ширина такая, что могут проехать одновременно два грузовика, подоконники шире двуспальной кровати, а лепные розетки над окнами в полтонны каждая. «Академию» разбомбили в первые блокадные дни. Рухнули перекрытия всех этажей, но подвалы сохранились. А в них были трубы, в которых так нуждалась маленькая ремонтная бригада.
Казик решил снять их. Колька вызвался помогать ему.
Со стороны двора в подвал вела лестница в несколько ступенек. Массивная, обитая железом дверь была заперта, и они решили лезть через окошко с литой чугунной заслонкой. Казик зажег фонарь и, став на колени, заглянул в подвал. Сверху, из оконного проема, заваленного изнутри пережженным железом, неожиданно посыпалась кирпичная крошка. Послышался торопливый шепот: «Смотри, смотри, он!» — и оттуда, из-за ржавой тавровой балки, выглянул дворничихин Шурка.
— Э, Колька, — позвал он, улыбаясь, как свой своему.
— А ты чего здесь? — удивился Колька.
«Академия» находилась довольно далеко от их дома, в другом районе.
— Да так. А вы что, в подвал полезете? — заинтересовался Шурка, поспешно сползая на подоконник. Другой пацаненок, Шуркин приятель, высунулся из-за навала кирпичей. — А зачем? Зачем, скажи?
— Надо.
— Знаю я, зачем, знаю. Возьмите и меня.
Но Колька не ответил, и Шурка понял, что нельзя.
— Знаю я, зачем, — сказал он. — А там ничего и нет. Зря полезете. — Но, немного выждав, снова жалобно попросил: — Возьмите, а! Коля, возьми. Что тебе, жалко.
В подвале было темно. Пахло застоялой водой и плесенью. Подняв фонарь, Казик поводил им перед собой. Противоположная стена подвала терялась в темноте, свет туда не проникал. Они пошли, осторожно ступая. Колька тащил сумку с инструментом.
Тем временем Шурка успел спуститься с подоконника и теперь, лежа в узком туннеле окошка, заглядывал в подвал.
— Э-э, не туда идете! И не туда… А там ничего и нет… Я сейчас крышку захлопну, как выберетесь?..
Стараясь не отстать от Казика, не выронить что-нибудь из сумки, пригибаясь, Колька озирался по сторонам. Хоть и знаешь, что никого нет, но все-таки неприятно брести в глухой, эхом отзывающейся на каждый шаг пустоте. Пока Шурка кричал позади, было как-то лучше. А теперь он умолк.