Весёлый Роман
Шрифт:
На койке лежал глубокий старик с морщинистым, плохо выбритым лицом, с улыбкой человека, который тебя, может быть, увидел, но не узнает и не силится узнать.
Но еще больше удивили меня перемены, которые произошли с Леной. Она не просто похудела. Она стала какой-то невесомой, какой-то бесплотной. И платье на ней висело мешком, и даже трудно было догадаться, есть ли под ним тело.
— Здравствуйте, — сказал я.
Больше всего я боялся, чтоб они не заметили по моему лицу или голосу,
— Здоров, здоров, — ответим Николай, закашлялся, утер рот рукой и предложил: — Садись, гостем будешь. Где мы его устроим? — спросил он у Лены.
— Я сейчас договорюсь с хозяйкой. — Лена смотрела на меня внимательно, встревоженно и словно бы застенчиво, как бы отыскивая во мне подтверждение тех перемен в ней и в Николае, которых я не мог не заметить. — Мы возьмем раскладушку и положим тебя в саду под магнолией. Тут хорошо, воздух… Тут почти все так спят. Особенно дикари.
— Хорошо, — согласился я. — Да вы не беспокойтесь, я уж как-нибудь устроюсь.
— Нет, нет, — сказала Лена. — Я сейчас договорюсь.
Она вышла за дверь. По-видимому, она хотела, чтобы я поговорил с Николаем наедине.
— Так вот, Рома, — медленно, с трудом преодолевая слабость, сказал Николай, — это не туберкулез. Они мне ничего не говорят. Но я знаю. Когда б туберкулез, они бы мне и дальше «паск» давали, фтивазид, стрептомицин кололи бы. А они мне ничего не делают. Я думаю, это рак. Ну тебе-то они скажут.
Я знал, что нужно что-то говорить. Что нужно его успокаивать, утверждать, что врачам виднее, может быть, даже пошутить насчет его мнительности. Но я не мог ничего этого. Я молчал и не мог сказать ни слова.
— На сколько ты приехал? — спросил Николай.
— На две недели.
— Как дорога?
— Нормально.
— Это хорошо, что ты приехал. Отдохнешь, поплаваешь. Тут хорошо, в Ялте. Весело.
Я уже не вспомню, когда в последний раз плакал. Может, в первом классе, а может, еще до школы в детском саду. Но теперь глаза у меня как-то застлало и першило в горле.
Вошла Лена.
— Уже договорились, — сказала она. — Если хочешь — можно на веранде, но там спит еще один человек — моряк с китобойной флотилии. А хочешь, можно прямо в саду.
— Все равно, — ответил я. — Лучше в саду.
— Что там, в Киеве? — спросил Николай. — Как наши?
— Ничего, — сказал я. — Все нормально. Гоша женился.
— Какой Гоша?
— Ну, помнишь, такой маленький, толстенький… У него ИЖ.
— Помню, — ответил Николай.
— А так что еще. Вроде бы все нормально.
— Хорошо, — сказал Николай и, не поворачивая головы, другим голосом, каким он, наверное, теперь всегда с ней разговаривал, обратился к Лене: — Сделай мне укол. Ты что, не видишь, что мне опять больно?
—
— Ты выйди, — сказал мне Николай, когда Лена вернулась. — Не нужно тебе на это смотреть.
— Может, я помогу?
Я посмотрел на Лену и увидел только глаза, полные боли, жалости и ужаса. Она молчала.
— Не нужно, — повторил Николай, — она сама справится.
Я вышел в сад. Я невольно прислушивался и услышал то, чего ожидал: слабый стон. Я услышал его сквозь все транзисторы.
Я закурил и стал ругаться. Негромко, шепотом я произносил самые грязные и бессмысленные ругательства, какие только существуют. Мать его растак и разэтак. В бога и в душу. Я не хотел, чтоб он умирал. Я не хотел, чтоб на земле были люди, которым нельзя помочь. Которым ничем нельзя помочь.
Ко мне подошла Лена.
— Пойдем поужинаем, — сказала она. — И ложись отдыхать. Ты, наверное, очень устал.
— Не хочется, — ответил я. — Я ужинал.
Мне и в самом деле не хотелось есть, хотя в Симферополе я только выпил бутылку кефира и сжевал черствый бутерброд с сыром.
— Нет, нет, нужно поесть. Я тебе яичницу приготовлю. Хочешь? С ветчиной?
— Что говорят врачи? Может быть, нужно было… в больницу?
— Ничего не говорят. Говорят, плохо. Говорят, медицина бессильна.
— О черт! — сказал я.
Яичница не лезла мне в горло. Николай на этот раз полулежал-полусидел, опираясь спиной о подушки. Ему стало легче после укола. Он почему-то говорил о стихах, о том, что всегда не любил стихов, не думал о них, а сейчас оказывается, что со школьных лет в памяти осталось очень много стихов и что они — удивительное явление в области творчества. Что можно написать целую книгу и все равно она не вызовет у человека того чувства и того настроения, которое вызывают эти строки:
Горные вершины Спят во тьме ночной, Тихие долины Полны свежей мглой.Он не продолжил стихотворения, и я понимал — почему, и подумал о том, что слова «Подожди немного, отдохнешь и ты» он теперь воспринимает совсем иначе, чем поэт, сложивший эти стихи. А может быть, и поэт эти слова понимал так, как их понимает теперь Николай? И еще я думал о том, что это в самом деле удивительные стихи, потому что от них становится как-то покойнее, и уже не хочется вскочить на мотоцикл, до конца крутануть рукоятку газа и мчаться сквозь ночь по шоссе, обходя машины, дальше, дальше, чтоб только уйти от этого, чтоб убежать от всего этого, чтоб не думать обо всем этом.