Весеннее равноденствие

Барышев Михаил Иванович

— Пишут много. Наверное, считают, что раз живу в Москве, так мне просто решить все их вопросы… Это очень хорошо, что много пишут. Это человечно.

Андрей согласно кивнул и подумал, что наверняка ни один из адресатов, записанных в самодельной картотеке, пристроенной возле письменного стола, не может себе и представить, что деятельная, отзывчивая и внимательная Кира Владимировна вот уже больше двух десятков лет не покидает своей комнаты.

— От Лавровского сегодня опять письмо получила, — с мягкой улыбкой сказала Кира Владимировна Тамаре, возившейся в углу, возле крохотного столика с грудой картошки, капусты, пузатыми свеклами

и нарядной молодой морковью. Быстрые руки ее так проворно управлялись с разделкой овощей, что Андрей Алексеевич не поспевал следить за их движениями.

— В Пустошку он ездил?

— Ездил… Полностью подтвердились мои сведения. Облвоенкомат прислал ему копии архивных документов. Сообщил также, что возбуждает ходатайство об установлении обелиска на месте их гибели… Представляете, Андрей Алексеевич, двенадцать человек в июле сорок первого держались в недостроенном доте против батальона фашистов. Командовал ими лейтенант Лавровский, отец моего адресата. Дрались, пока были патроны, уложили не одну сотню врагов, а сын получил известие, что отец пропал без вести. Разве это справедливо? Человек не может пропасть без вести… Это же бессмыслица! Он может умереть, погибнуть… Пропал без вести — это наша вина, вина живущих, которые поленились узнать правду о последних часах человеческой жизни. Вам еще налить, Андрей Алексеевич? Берите, пожалуйста, печенье. Тамара пекла. Она так заботится обо мне, что я не могу найти слов, чтобы выразить благодарность.

Со станкостроительного завода, где Готовцев довольно беззастенчиво влил в праздничную бочку меда не ложку, а ведро дегтя, он отправился домой пешком. Надо было прогуляться, успокоиться, снять сумбур в мыслях, а главное, подумать о дальнейших своих действиях.

Андрей Готовцев не был по характеру ни нахалом, ни склочником, ни фантазером, готовым, подобно Дон-Кихоту, сразиться за правду даже с ветряными мельницами. Он отчетливо представлял, как отреагирует на критику начальника ОКБ многоопытный, себе на уме, Максим Максимович, щедро раздававший в присутствии начальника главка обещания, которые будут забыты ровно через неделю. Понимал и настроение Балихина, которому вместе с заместителем министра, поддержавшим ходатайство станкостроителей, подставил подножку при решении вопроса об отводе земельного участка.

С первого взгляда, с оценки стороннего человека, действия Готовцева вряд ли можно было признать здравыми. Разумный руководитель, да еще с таким, как у Андрея Алексеевича, руководящим стажем, заботясь о коллективе и о себе лично, не станет по собственной инициативе портить отношения ни с исполнителем опытных и конструкторских заказов, который и так не балует ОКБ вниманием, ни уж тем более с непосредственным начальством.

Могла мелькнуть кое у кого догадка об известной доле демагогии. Что, мол, хитренько прикрываясь словами о высокой сознательности и повышенной заботе об общем благе, Готовцев желает облегчить жизнь себе и своим конструкторам.

Однако начальника ОКБ несправедливо было бы упрекнуть ни в молодой, задиристой легковесности, ни в скрытой расчетливости.

Действия его определялись тем проверенным многовековым человеческим опытом, который учит готовить сани летом, а телегу зимой. Поступать так, казалось бы, внешне совершенно опрометчиво, Андрея Алексеевича вынуждал инстинкт самосохранения и навык конструкторской работы, активно приучающий думать

не о том, что есть сию минуту, а представлять, чем «сия минута» обернется через год, два, а то и три.

Через три месяца Готовцев должен был начать выдачу заказчику рабочих чертежей новой автоматической станочной линии. Однако в производство эти чертежи наверняка запустят лишь на следующий год и полностью линия будет изготовлена года через два, а может быть, и через три. Исходя из элементарной служебной добросовестности, Готовцев обязан был определять сегодняшние действия, поступки, подчинять собственные мысли тому далекому конкретному результату, когда линия будет не только изготовлена, но и смонтирована у заказчика и когда произойдет ее пусковое испытание. Должен был ориентироваться на то будущее время, когда полномочная комиссия начнет принимать в эксплуатацию эту линию и давать оценку сегодняшнему труду конструкторов в приемочном акте, как это сделал полмесяца назад Готовцев на заборском заводе. По иронии судьбы может случиться и так, что в состав такой комиссии будет включен коллега-волжанин — опытный, отлично знающий свое дело инженер Габриелян.

Неведомы пути идущих, и много в жизни встречается неожиданных перекрестков.

Разобраться по совести, Габриелян не полностью виноват в том, что записал Готовцев в «особом мнении» к акту приемки. Ни Габриелян лично, ни руководимое им бюро, ни тем более конструкторы не заслуживали такой жестокой оценки, какую дал их коллега. Просто волжане переоценили собственные возможности, выдав рабочие чертежи без опытных и экспериментальных проверок. Волжские коллеги, то ли стараясь наверстать отставание, то ли перевыполнить сроки, то ли будучи сверх меры самонадеянными, поскорее выпихнули рабочие чертежи.

Может, потому у них такое случилось, что маялись они, как и Готовцев, без производственной базы для экспериментальных и опытных образцов?

На финише все эти шилья вылезли из мешка.

Андрею Алексеевичу не хотелось сейчас думать ни о своем ОКБ, где сразу навалится текучка, ни о доме, где ею наверняка ожидал тягостный разговор с отцом.

Имелось место для отдохновения. Привычное и тихое кооперативное гнездышко с милой хозяйкой. Она не стала бы задавать ненужных вопросов, женским чутьем поняла бы состояние Андрея.

Но хозяйка однокомнатной квартиры еще два часа была обязана пребывать на служебном посту руководителя отдела смазки и гидравлики, а у Андрея Алексеевича не хватало духу склонить ее к грубому нарушению производственной дисциплины.

Неожиданный взгляд на уличные часы подал вдруг мысль, что заводская смена оканчивается на два часа раньше. Андрей Алексеевич остановился возле первого же телефона-автомата и, не очень понимая себя, набрал знакомый номер заводского коммутатора и попросил соединить его с участком, где работала бригада Готовцевой.

Если к телефону подойдет мать, он просто положит трубку.

Но голос откликнулся молодой, звонкий, с задиристой девчоночьей смешливостью.

— Какую Тамару?

— Новенькую… Она неделю назад пришла ученицей в бригаду Готовцевой…

— У нас по личным вопросам во время работы к телефону подзывать запрещается.

— Через десять же минут смена кончится… Очень прошу.

— Ладно уж… В порядке исключения…

Минуты две трубка молчала. Через стекло потный толстяк показывал Андрею на часы, напоминая о правилах пользования таксофоном.