Весеннее равноденствие
Шрифт:
Потом они уселись на скамейку в крохотном сквере, и Тамара вынула из сумки потертую на сгибах, пожелтевшую от времени бумагу.
— Вот!.. Я верила, идиотка, а она, оказывается, меня четыре года морочила. Говорила, что отец пропал без вести, на фронте…
Девушка резко вскинула голову, и Андрей увидел в ее глазах наплывающие слезы. Тамара силилась их удержать, покусывала губы и некрасиво морщила лоб.
— Такие вы все, взрослые, умненькие и чистые, хорошие и добрые, а на самом деле… Мамулечка после папы сразу выскочила
— Что стряслось, Тамара? Давайте разберемся без истерик… Вы хотели со мной поговорить…
— Может, я уже не хочу говорить… Может, я уже передумала!
— Но я то здесь при чем?
— При том!.. Вот читайте, что я нашла у Киры Владимировны. Позавчера разбиралась в старом чемодане с барахлом и нашла. Она говорила, что разыскивает могилу отца, пропавшего без вести, а здесь написано, что он осужден за хищение социалистической собственности и умер в тюрьме… В сорок шестом году. Тогда и война вовсе кончилась.
— Как так в тюрьме? — спросил Андрей и взял старый, потертый на сгибах листок.
Это была справка на рыхлой бумаге, со штампом и расплывчатой фиолетовой печатью, подтверждающая слова Тамары.
— Вы Кире Владимировне это показывали?
— Нет. Вчера я ходила целый день как чумовая, а потом решила с вами поговорить… Ничего я ей не показывала.
— Вот и хорошо, — с облегчением сказал Андрей.
— Чего же тут хорошего?.. Такое вранье… Все же должно быть по правде, Андрей Алексеевич. Как люди могут жить, если начнут друг друга обманывать?.. Вы умный, взрослый, начальником работаете… Можно обманом жить?
— Нельзя… Конечно, человек должен жить по правде. Только правда иной раз тоже не очень простое понятие. В представлении людей правда бывает и разная. Потому нельзя, девочка, даже правдой размахивать, как дубиной. Случается и такая правда, что от нее человека лучше уберечь… Не говорят же врачи пациенту, что он безнадежно болен?
— Не говорят…
— А Кира Владимировна?.. Почему она решила, что отец пропал без вести на фронте?
— Мать ей так сказала. Маленькая ведь тогда еще была Кира Владимировна, училась в третьем классе.
— Вот видишь, мать ее спасала от правды, а ты надумала Киру Владимировну, больную и одинокую, подсечь под корень, обрезать единственную нить, которая связывает ее с жизнью… Не верю, что ты хочешь такой правды, Тамара… Да и разве дело тут в отце Киры Владимировны?..
Андрей говорил, понимая наконец для себя, что привлекает его в этой случайно встреченной девушке. В других он ощущал всегда недоговоренное, глухое, зыбкое, прячущееся. В Тамаре все было открыто, ясно и надежно. В ее характере, в душе ощущалась четкая грань принятия или непринятия. Не было у нее удобненького для жизни смешения добра и зла, была строгая доброта, было величавое человеческое достоинство. Взрывчатое и импульсивное еще по молодости лет, не отшлифованное еще жизнью, в которой мудреют с годами, сохраняя при этом душевную щедрость
— Разве дело тут в ее отце? — повторил Андрей. — Сколько людей пишут Кире Владимировне. Сколько разыскивают могилы отцов, а теперь уже и дедов. Те отцы и деды честно сложили головы в боях.
— Честно, — откликнулась Тамара. — Мой дедушка погиб под Витебском… За честь и независимость социалистической Родины пал смертью храбрых. Так в извещении написано. Оно у меня, Андрей Алексеевич. Я взяла, когда из дому ушла. Это же был папин папа… Так вы советуете ничего не говорить Кире Владимировне?
— Ни в коем случае, Тамара.
— Мне и жалко ее. Она живет всем этим. На каждое письмо отвечает… Обидно, что у нее самой вот так… Позавчера комиссия из райсовета осматривала дом. Сказали, что через месяц Кире Владимировне дадут отдельную квартиру. Специально подберут для нее на первом этаже.
— Ну вот, а ты такое затеяла.
— Наверное, я очень думная.
— Думная, — согласился Андрей, внутренне улыбнувшись странному, но очень точно найденному слову. — Разве это плохо? Человек должен быть думным, это его отличительное качество — думать.
Андрей говорил что-то еще, незначащее и не очень убедительное. Говорил и понимал, что округлые слова не нужны ни Тамаре, ни ему самому, что главнее всяких слов было побуждение, которое заставило Тамару в минуту растерянности прийти за помощью к нему.
Девушка слушала серьезно, чуть склонив к плечу голову, чертила по песку носком туфли и время от времени вздыхала, как человек, одолевший внутреннюю боль, одолевший слезы, комом подступавшие к горлу и готовые бессильно выплеснуться наружу.
— А может, и знает все Кира Владимировна?.. Может, она сама эту справку спрятала в старый чемодан?
— Не думаю, Тамара… Сожгла бы она ее или порвала и выбросила.
— Не просто такое сжечь или выбросить. У меня бы сил не хватило… А вы умный, Андрей Алексеевич:
— Спасибо, Тамара… Мне иногда это тоже кажется.
— Только иногда?
— Только иногда, — честно подтвердил Андрей, понимая, что иному Тамара не поверит.
Много должно еще пройти времени, пока девушка поверит ему и сможет доверить себя. Не устанет ли он ждать?
— А мне подрасти до вас нужно… Хотя бы вот так, до плеча.
И пообещала:
— Я очень буду стараться… Вот увидите, А виски у вас уже седые… Господи, тут сама с собой не можешь справиться, в своих делах разобраться, а чтобы столько народу, как у вас в ОКБ… Трудно на работе?
— По-разному… Вы подрастете, Тамара. В таком возрасте хорошо растут.
Андрей положил руку на узкое и пугливое девичье плечо. Оно вздрогнуло, но не отстранилось.
— Только вы, Андрей Алексеевич, не сердитесь на меня за все глупости, которые я вам говорила. Всякое же бывает… Один ко мне подкатывал…