Весеннее равноденствие
Шрифт:
Коршунов сбил на затылок кепку, испачканную известкой, и, видно, хотел удариться в воспоминания, но из-за штабеля вывернулся большеголовый человек в брезентовой куртке и сказал, что нет раствора.
Коршунов застегнул ковбойку и отправился с большеголовым добывать раствор. Лешке он сказал, чтобы тот шел к Ведуте и взял у нее материалы, какие ему нужны.
Лешка снова оказался в бараке с толевыми заплатами на крыше и косыми окнами. Плановик Ведута размещалась в боковой комнате за огромным письменным столом с пузатыми дореволюционными ножками. На столе
Возле письменного прибора стоял керамический кувшинчик. В нем пламенел одинокий флокс, устало склонивший пышную голову над стопкой плановой документации в серых дерматиновых папках с разлохматившимися завязками.
Лешка знал, что цветы Лиде Ведуте никто не дарил. Она привозила их в барак из дому, из подмосковной деревеньки, где имела жительство. На работу Ведуте приходилось добираться в один конец полтора часа с двумя пересадками. Не будь у плановика участка такого занудистого характера, она наверняка могла б подыскать работу и поближе. Но разве ее кто-нибудь, кроме Женьки Коршунова, выдержит? Ни в жизнь!
— Зачем припожаловали? — спросила Лида и густо прорычала электрической счетной машиной.
— Мне бы материалы по незавершенке, — скромно сказал Утехин. — И еще по сборности.
Получив нужные папки, он удалился в соседнюю комнату, где по утрам собирались бригадиры и днем дремал за колченогим столом вахтер Кузьмич, человек неопределенного возраста, носивший в летнюю жару лисий треух для сбережения головы. Пристроившись у подоконника, Утехин принялся старательно переносить в собственный блокнот интересовавшие его цифры — тысячи рублей, кубометры, тонны, человеко-часы, выработку, кварталы, ввод в действие и прочую, по определению старшего прораба Коршунова, муру, придуманную во вред строителям.
За фанерной перегородкой то и дело нервно звонил телефон. Кузьмич уходил за перегородку, снимал треух и сиплым, люто прокуренным голосом, однотонно, как заигранная пластинка, отвечал:
— Нету яво… И яе тоже нету… Неизвестно… Мне не докладали.
Переписывая очередную колонку цифр, Лешка вдруг поскреб за ухом кончиком шариковой авторучки и отправился в комнату плановика.
— Ошибка здесь у вас, — сказал он, тщательно притушив в голосе торжествующие нотки.
У Ведуты побледнел кончик носа.
— Коэффициент перевода неправильно применили, — Лешка ткнул никелированной четырехцветной ручкой в итог под колонкой цифр. — Надо освоенный объем вложений на конец истекшего квартала учитывать… Так по методике полагается.
— По какой методике? — растерянно вскинулась плановик и наморщила лобик, увенчанный прической, похожей на свежевыпеченную халу.
— По методике определения нормативов задела в строительстве, — объяснил Лешка, довольный, что поддел Ведуту таким очевидным фактом ее дремучей отсталости от достижений экономической науки. — Министерством, между прочим, эта методика
Скромно умолчав, что методика представляет собой плод двухгодовой работы отдела экономических исследований того института, где трудится младший научный сотрудник, Утехин детально растолковал недомерку-плановику, в чем ее ошибка.
— По вашей методике, может быть, и так, — сухо сказала Ведута, при всей своей вздорности не осмелившаяся отмахнуть достижение экономической мысли, — только нам, в тресте Николай Фомич разъяснил, чтобы мы по-другому считали.
— Так вы же искусственно занижаете объемы незавершенного строительства…
— Это как так — искусственно занижаете? — с металлическими нотками в голосе переспросила Ведута, вышла из-за стола и забрала у Лешки злополучную ведомость. — Ему материалы дали, а он еще задирается.
К каждой цифре, поставленной собственными руками в плановых документах, Лида относилась, как наседка к высиженному цыпленку.
— Делать вам в институте нечего, вот и выдумываете всякую чепуху… Небось про все методики забыл, если бы пришлось при каждом квартальном отчете по двенадцать часов в сутки работать. Николай Фомич все к сроку требует… Посидел бы на моем месте, не стал бы всякие методики совать…
Аргументы возражений у Ведуты были явно не научные, но Лешка знал, что плановику участки надо дать израсходовать длинными очередями весь боезапас. В гневе Лида явно забывала, что за слова и построчно в жизни платят только поэтам.
— Не будь Евгения Васильевича, я бы тебя в контору не пустила, — горячилась Ведута. — Я бы тебе и промокашки со своего стола не показала…
«Вот сатана-девка, будто жаровня с углями. Достанется же какому-нибудь парняге на шею эта пила с острыми зубьями!»
— Так ошибка же, — не выдержав, возразил Лешка и тем подлил масла в огонь.
— А ты не бери материалы с ошибками, — ехидно посоветовала Лида. — Закрой дверь с той стороны и топай на другие участки. Чего к нам прилип, как пластырь. В твоих указках не нуждаюсь! У нас в тресте Николай Фомич побольше ваших профессоров понимает. У нас в тресте…
Лешка покорно выслушал длиннющую тираду «у нас в тресте», горько жалея, что опять черт дернул его за язык. Ведь знал же он, что малейшее замечание сразу выпускает на волю всю необузданную ораву эмоций плановика Ведуты. Нет, впредь он с этой осой в платье не будет связываться. Пусть она в отчетах цифры хоть вверх ногами пишет…
Хорошо, что в контору возвратился начальник участка.
— Опять завелись? — насмешливо спросил Коршунов.
— Вы только послушайте, Евгений Васильевич, что он говорит! — Лида схватила ведомость и метнулась к начальнику.
Коршунов спокойно выслушал ее объяснение и сказал:
— Правильно, Лидочка, делаете, что занижаете… Без занижения, Утехин, нам не прожить. Приходится кое-какие резервы от начальства прятать… Тебе сколько для науки задела нужно?
Лешка назвал цифру, высчитанную им в соответствии с утвержденной методикой.