Весенние ласточки
Шрифт:
Ирэн подобрала рыбешек.
— Куда их класть?
— Последуем совету Рожэ.
Луи взял банку и вылил в нее бутылку жирного молока. Пескари явно наслаждались молочной ванной.
— Они не умрут, надеюсь? — спросила Ирэн.
— Не сразу. Они перепьются, потом поднимутся на поверхность, брюхо у них будет надутое и совершенно белое. Тогда, не потроша, их надо кинуть на раскаленную сковородку. Это блюдо славится в Дордони.
— Варварский способ.
— Почему варварский? На, опусти еще этого пескаря. Они любят молоко, я же тебе сказал… Ну и улов будет!
— Мне
— Я знал, что тебя проймет. Вот как мы сделаем: я нацеплю зернышко на свою удочку для линей и установлю ее с той стороны, у самого пня, — у меня предчувствие, что там должна водиться рыба. А ты вооружишься удочкой с червяками для пескарей. Я же буду удить на опарышей.
Они уселись рядом. Ирэн волновалась.
— Смотри, у тебя клюет, — сказал Луи.
Ирэн потянула крючок слишком рано.
— Осторожно! Осторожно!
Ирэн потянула крючок слишком медленно.
— Подсекай!
На этот раз она потянула удочку так резко, что крючок снова зацепился за ветку.
— Больше не буду и пытаться, я все перепорчу, — сказала она.
— Нет, нет, я сейчас отломаю эту ветку. Видишь, леска уже распутана.
— Ну хорошо, только я сама.
Луи с трудом удержался, чтобы не вмешиваться, и отправился переставлять удочку для линей в другое место, так как поплавок оставался безнадежно неподвижным.
— Луи! Луи! — крикнула Ирэн.
— Ну подсекай!
— Я не могу ее вытянуть.
— Ясно, ты же зацепила за тростники, все понятно.
Он взял у нее удочку и очень удивился, вытянув застрявшую в водорослях рыбу.
— Чудесная рыбина, это же плотва. Ну конечно, я так и знал, что она здесь должна водиться. Эх, надо было, как я и хотел, захватить конопляного семени. Ну-ка, пожалуй сюда, красавица…
— Ты ее тоже пустишь в молоко?
— Нет, положу в корзину. Ты только посмотри, какая красивая!
Они продолжали удить с такими же бурными переживаниями, но вскоре рыба стала клевать хуже, и Ирэн, поймавшая уже шесть пескарей, объявила, что она вполне удовлетворена, тем более что «а ее удочку рыба совсем перестала идти. Она поднялась и пошла приготовлять завтрак.
— Иди сюда.
— Подожди, сперва я поймаю еще одну плотву.
Но плотва что-то не шла, и он с большой неохотой бросил удочку.
Они уселись на траву лицом друг к другу. Ирэн разложила на скатерти большой кусок ветчины сырого копчения, белый хлеб, лук, паштет и деревенский сыр. Все это было съедено с большим аппетитом.
— Больше ничего нет? — насмешливо спросил Луи, наливая себе стакан красного вина.
— Молчи уж! Сидони дала мне еще колбасы и хотела всучить банку с вареньем.
— Хорошие люди, правда?
Вот уже три дня Луи с Ирэн жили в одной крестьянской семье, проводя здесь свой отпуск. Луи Фурнье и Рожэ Беро были старыми друзьями, они познакомились во время Сопротивления, вместе были в макИ, и даже в одном отряде. После войны каждый вернулся к своей работе.
Беро еще в августе 1944 года, сразу же после Освобождения Дордони, уехал к себе в деревню. Луи вступил в армию, принял участие в боях за Рошель и Пуант Грав, и ему было присвоено звание лейтенанта. Несколько месяцев спустя
— Она умерла на моих глазах, в Освенциме.
— Они ее убили?
— Да. Изнурительная работа, голод, побои… Вела она себя очень мужественно…
Луи больше ни о чем не стал спрашивать, но долгое время его преследовала одна и та же картина — обнаженное тело его жены бросают в огонь. Они поженились в начале 1940 года. Им вдвоем было сорок лет. Недолго им пришлось прожить вместе. Луи арестовали первым, осенью, за распространение листовок на заводе Рено. В лагерь Мозак, куда его посадили, жена присылала ему письма и посылки, но потом она исчезла. Луи ничего о ней не знал до весны 1943 года, когда от нее пришла первая и последняя записочка из форта Роменвиль. Она нацарапала карандашом всего четыре слова: «Нас увозят в Германию». У Луи не было родных, и он жил в полном одиночестве, посвящая все свое время заводу и партийной работе. С Ирэн он познакомился много позже. Началась его новая любовь.
В одно воскресное утро Луи, надев спортивную куртку, в которой он обычно продавал «Юманите», постучался в квартиру к Ирэн.
— Мадемуазель, эта ваша анкета для приема в партию?
— Моя.
Ирэн явно стеснялась, что ее застали в халате, за приготовлением завтрака. Ее крошечная квартирка состояла из комнаты и чулана, в котором находилась плита и раковина. Бедно обставленная комнатка создавала ощущение наивной молодости; белоснежный паяц сидел на диване, обитом светлым кретоном; на столе лежала вышитая скатерка; несколько картинок, вырезанных из журнала мод, приятно оживляли бежевые стены; кустик настурции вился по решетке окна.
— Так вот, я из парторганизации, к которой вас прикрепили. Прежде чем вызвать нового члена, принято повидаться с ним на дому. Где вы работаете?
— На «конвейере безумных».
Ирэн объяснила Луи, что так работницы завода называют конвейер, на котором девушки в течение девяти часов в день наполняют флаконы шампунем.
— Вы знаете наш шампунь? Рекламу о нем можно увидеть на всех парижских автобусах.
— И сколько же вы наполняете бутылочек?
— По двадцать тысяч в день, а иногда и больше. За это мы получаем всего около шести тысяч франков в неделю.
— На вашем заводе существует парторганизация?
— Нет, насколько мне известно.
— Вы член профсоюза?
— Да, вот уже четыре года состою в профсоюзе ВКТ.
Второй раз Ирэн и Луи встретились в парторганизации и познакомились ближе. Ирэн почти не помнила отца, он умер в 1928 году от ранений, полученных в первую мировую войну. Мать Ирэн вышла замуж за машиниста метро и жила в домике под Парижем с детьми от второго брака. Ирэн, достигнув совершеннолетия, предпочла поселиться отдельно. Ей посчастливилось найти эту квартирку за двести тысяч отступных, которые она вносила в течение двадцати шести месяцев.