Весенний шум
Шрифт:
В палате тихо. Матери кормят младенцев, и только Маша смотрит на свое сокровище с тоской: почему ты не сосешь, почему? Ты же голодная. Тебе же надо расти, набираться сил.
А сестрица пришла за детьми.
— Она у меня… не умеет есть, — сквозь слезы говорит Маша, отдавая обратно ребенка. — Как же быть? Почему это у меня… родился такой ребенок, который не умеет? Как же он жить будет?
— Научится! — беспечно говорит сестрица и забирает девочку обратно. — Через четыре часа снова принесу, не расстраивайтесь.
И через четыре часа
Девочка мучает мать трое суток, на четвертые начинает сосать, причиняя острую боль.
Как назвать маленькую? Феликсом не назовешь, — если бы мальчик родился, назвала бы Феликсом непременно. А девочку? Надо бы в честь кого-нибудь хорошего. А если назвать в честь тети Зои? Любимая Машина тетка! Жаль, что последние годы Маша так редко с ней виделась. Тетя Зоя окончила университет, вышла замуж за какого-то студента старшего выпуска, который уехал после учебы на Урал и Зою с собой потянул. Мама огорчалась, что Зоя едет в такую даль, боялась, что там снабжение плохое, что квартиры не будет. Все вышло иначе. Они уехали в Магнитогорск, и спустя два года Зоя была выбрана депутатом горсовета. Сначала она преподавала историю, потом перешла целиком на партийную работу, а знания свои вкладывала в лекции на всякие политические темы. Муж ее был назначен дирек тором какого-то института — в этом городе, куда они попали, все организовывалось заново и каждый образованный человек был на счету.
Итак, милая Машиному сердцу Зоя жила далеко. У нее уже было двое сыновей, каждое лето Зоино семейство ездило куда-нибудь на Черное море, в Крым или на Кавказ. Только в Ленинград ни разу не собрались, мама очень обижалась на них за это. Но письма писать Зоя не забывала.
Девочка будет Зоей. Маша даже не подумала о том, что и у бабушки могут быть свои предложения, она решила бесповоротно.
На другой же день после рождения малышки на Машину тумбочку в палате посыпались записки и посылки. Скоро ей уже некуда было ставить эти пакетики с кексами, конфетами, маслом, бутылочки со сливками, с домашним клюквенным сиропом. «Ешь побольше!» — писали в своих записках ее друзья и родные, и она ела, но «побольше» не получалось.
Первой была записка от мамы, — кто же раньше мамы подумал бы о ней в такую минуту! Потом писали братья, писала Люся, узнавшая все по телефону, писала Лида, писали товарищи из студенческой группы. Девочки из группы успокаивали Машу по поводу того, что она пропускает лекции: «Мы специально ведем для тебя по очереди отдельный конспект, не расстраивайся, ты ничего не теряешь».
Был третий день Машиного пребывания в больнице. В полдень нянечка принесла записку от Гриши Козакова, комсорга группы. Гриша поздравлял ее с дочкой и сообщал:
«Вчера у нас было факультетское комсомольское собрание. В разном слово взял Сашка из факультетского бюро и громко изрек: «Товарищи! Вчера у нашей комсомолки Маши Лозы родилась дочка весом
К записке был приложен еще один кекс с изюмом. «Куда я все это девать буду? Сушить, что ли?» — подумала вслух Маша, убирая гостинец в тумбочку.
В палату вошел главный врач. Обход давно уже закончился, и появление главного врача было неожиданным.
Он остановился у двери и оглядел палату, словно искал кого-то.
Плотный мужчина лет сорока, в белой шапочке и белом халате, крупный и плечистый, он больше походил на молотобойца, чем на врача. Но Маша знала, что он хороший хирург. Любит свою специальность, очень заботлив, и детей любит. Своих у него нет, хотя он женат. Последние подробности рассказала дежурная нянечка, — она все знала о врачах.
— Вы — Лоза? — строго спросил главный врач, найдя глазами Машу. — Пожалуйста, предупредите своего мужа, чтобы больше он таких штук не выкидывал.
— Какого мужа? — спросила Маша с искренним удивлением.
— Вам лучше знать, какого. Полагаю, он у вас один, — сказал так же строго главный врач и вышел из палаты.
Наступила тишина. Женщины обернулись к Маше и смотрели на нее.
— А что он сделал, твой муж-то? — спросила одна из соседок.
— Понятия не имею, — ответила Маша.
— Вот гляжу я, женщины: у всех нас мужья не худые, все несут чего-нибудь и письма пишут, — сказала самая старшая, — у нее был уже четвертый ребенок. — А у нее, у Лозы, муж самый заботливый: и несет, и несет, нет на него угомону.
— Да нет у меня мужа! — воскликнула Маша с горечью в голосе. — Это мне родственники несут, подруги, товарищи по учебе. А мужа нету.
— Нету? — с недоверием повторила старшая женщина. — А главный-то о чем говорил? Твоего мужа поминал, не другого какого.
— А я и сама не знаю, о ком это он. Честное слово, не знаю.
— Да ты не стесняйся, — включилась вдруг дежурная нянечка. Она всегда появлялась в палате, как только начинался разговор на такие темы. — Ты не стесняйся. Может, вы не записаны, так это дело наживное. Важно, что он к тебе хорошо относится, отец ребенка-то.
— Не знаю, он ли. Никакой записки не было.
— Постой, я сбегаю. Может, принести снизу некому. Может, тебе там целый кулек лежит. Я мигом.
И нянечка затопала по лестнице вниз, где на первом этаже принимали записки и передачи. Нянечке было интересно не меньше, чем самой Маше.
Действительно, она появилась вскоре с большим пакетом и запиской в руках. Вручив всё Маше, она степенно отошла в сторону и села на белую табуретку. Пусть человек прочитает сам, посмотрит все. А потом и расскажет — все же интересно.
Развернув записку, Маша с разочарованием заметила, что это не от Маркизова. Разве он догадается! И цветы были тогда не от него, и теперь вот эта записка — тоже не от него.