Весенняя лихорадка
Шрифт:
— Нет! — сказала Глория.
— Что?
— Я не хочу, — сказала она.
— Захочешь, — сказал Лиггетт. — Сядь.
— Нет, дорогой.
Она села на койку рядом с ним.
— В чем дело? — спросил он.
— Не знаю.
— Знаешь. В чем дело?
Глория обвела взглядом часть крохотной каюты, потом стала смотреть прямо перед собой.
— А, — сказал Лиггетт. — Но так будет не всегда.
— А я не хочу, чтобы еще когда-нибудь так было. Не хочу и сейчас.
— Тогда можно пойти в твою каюту.
— Нет. Она ничуть не лучше. Больше, но не лучше. Тоже грязная маленькая каюта на «Сити оф Эссекс».
— Только на эту ночь, — сказал он. — Я очень хочу тебя.
— Да, и я люблю тебя еще больше. Однако нет. Посмотри на эту постель. На эти простыни. Они весят тонну. Сырые. Холодные. И мы не сможем одновременно встать в этой тесноте. Да и вообще все. Будто коммивояжер и проститутка.
— Ты не проститутка, а я не коммивояжер. Мы уже почти состоим в браке. Подписывание множества бумаг не сблизит нас больше.
— Сблизит. Не подписывание бумаг, а то, что они означают. Я подышу воздухом, потом пойду в свою каюту. Пошли?
— В твою каюту?
— Нет. На палубу. Если не хочешь идти со мной, милый, ладно. Увидимся утром. Когда сойдем с парохода, отправимся в отель, и я тут же лягу с тобой в постель. Но не здесь.
— М-м.
— Я не стесняюсь. Ты это знаешь. Просто это чертовски…
— Дешево и вульгарно, надо полагать. Ты слишком разборчива.
— Знаю. Именно так. Доброй ночи. Если утром не захочешь меня видеть, ничего страшного. Доброй ночи.
Лиггетт не ответил, и Глория вышла. Он сидел, с минуту испытывая к ней ненависть, потому что хотел ее в этой каюте почти так же сильно, как хотел вообще. В тесноте каюты было бы хорошо, будто в сундуке. Это создало бы ощущение новизны.
А потом до Лиггетта стало доходить, что имела в виду Глория. Он сожалел о том, что говорил (но знал, что может это загладить). Ему захотелось увидеть ее перед тем, как она ляжет спать, сказать, что извиняется, что она была права относительно каюты. Она не какая-то проститутка и была права, отказываясь ложиться на эту койку. Он надел жилет, пиджак и вышел из каюты.
Пароходные звуки заглушали его тяжелые шаги по палубе. Только благодаря этому он понимал, как шумен «Сити оф Эссекс». Обычно при ходьбе Лиггетт создавал много шума, но тут были большие поршни, вращавшие колеса по бокам, сами колеса, шум рассекаемой воды, довольно сильный ветер с берега. «Фу ты», — хотел сказать он, но ветер помешал ему, заполнив рот.
Одна палуба, другая, Глории нигде нет. Лиггет увидел свисающее со шнура объявление: «После 8 часов вечера подниматься на верхнюю палубу пассажирам запрещается». Вот там она и будет.
Лиггетт перешагнул через шнур с объявлением и стал медленно подниматься по трапу. Таиться не было нужды. Очевидно, все пассажиры уже легли спать, и Лиггетт считал, что в это время никто из палубной команды работать не будет.
С верха трапа Лиггетту были видны только очертания рулевой рубки, единственная труба «Сити оф Эссекс» и несколько вентиляторов. На берегу виднелась короткая полоска света, все остальное скрывала тьма. Потом Лиггетт увидел Глорию, он догадался, что это Глория, сидящую на крыше ресторана. Она повернулась и тут же увидела его, ее глаза лучше привыкли к темноте. Поднялась и побежала. Потом остановилась, огляделась.
— Не беспокойся, — крикнул Лиггетт, повернулся и стал спускаться. На середине трапа услышал крик или подумал, будто слышится крик. Взбежал по ступеням и тут понял, что действительно его слышал. Посмотрел в воду и увидел, как Глорию затягивает под колесо. Потом пароход остановился.
— Я ничего не мог поделать, — произнес Лиггетт, хотя никто его не слышал.
10
Между плицами колес и кожухом над ними пространство очень тесное. Потребовалось
Он и двое матросов влезли под кожух с лодки. Матросы держали обычное армейское одеяло. Один из них выпил глоток бренди из фляжки капитана; другой хотел было тоже выпить, но решил, что без этого сможет работать лучше. Они накрыли тело одеялом, потом осторожно перекатили его внутрь. Капитан Паркер помог им внести тело в трюм.
— Возвращайтесь, поищите другую руку, — велел капитан Паркер. — Возможно, у нее на пальце было кольцо. Нужно выяснить, кто она.
Поиски другой руки оказались безрезультатными.
— Закройте тело, — приказал капитан Паркер, когда одеяло распахнулось. — Марш на место, — велел он собравшимся членам машинной команды.
Вызвали старшего стюарда и отправили за одной из стюардесс, пожилой негритянкой. Та завопила и отказалась повиноваться, потребовалось пять минут, чтобы уговорить ее взглянуть хотя бы на одежду девушки, которую ей показали, приподняв угол одеяла. Потребовалось еще десять минут, чтобы добиться от нее какого-то ответа, тогда она сказала, что да, узнает это платье, и назвала номер каюты Глории. Капитан отправил туда кого-то, этот кто-то вернулся и сказал, что, видимо, это она, постель неразобрана, и каюта выглядит пустующей.
— Она села на пароход с единственной целью совершить самоубийство, — сказал капитан Паркер. Жуткое дело. Молодая девушка. Возможно, беременная. Ему в голову не приходило, что тут может быть не самоубийство, а что-то иное. Молодая девушка, по словам стюардессы, ей восемнадцать — двадцать один, она поднялась на борт в одиночестве, ела в одиночестве, по словам старшего стюарда (он вспомнил ее, услышав сделанное стюардессой описание; это подтвердил эконом), никто не видел, чтобы она с кем-то разговаривала. Капитану Паркеру требовалось предоставить полный отчет владельцам судна и портовым властям в Нью-Йорке и Массачусетсе. Какой-нибудь помощник окружного прокурора, стремящийся увидеть в газетах свою фамилию, примется копаться в случившемся. Но здесь преднамеренное самоубийство, и ничего больше. Жаль, что девушка не спрыгнула с кормы, но если так уж хочешь покончить с собой, невелика разница, как это сделать. Капитан Паркер надеялся, что она погибла от удара плицы по голове, когда ее втянуло внутрь, иначе, судя по виду, это была ужасная смерть. Ужасная. Что поделаешь, девушки беременеют, несмотря на все способы предохранения. Капитан Паркер подумал, прочесть ли над телом «Отче наш», потом посмотрел на своих офицеров и матросов. Нет, нет, никаких молитв в их присутствии. Фанкетте, матрос из Потакета, увидев тело, перекрестился. Этого было достаточно. При желании родные девушки могут заказать заупокойную службу и прочесть какие угодно молитвы.