Весенняя лихорадка

О'Хара Джон

— Только что прочел об этом в газетах, — сказал Лиггетт. — Не знаю, как начать. Она говорила мне, вы были ее лучшим другом.

— Да, пожалуй.

— Говорила она вам о нас, о наших планах?

— Я знал, что у вас был роман, — сказал Эдди. Поднялся. — Послушайте, вы пришли сюда из-за этого треклятого манто? Если да, то оно здесь. Забирайте его и уносите. Не нужно приходить сюда с унылой физиономией, вас беспокоит только, как бы не оказаться замешанным в громкий скандал. Вам нужно манто, так забирайте. Мне оно

не нужно. Глории тоже было не нужно. Она надела эту чертову штуку, потому что вы порвали ее платье. Туда, где она сейчас, ее отправили такие типы, как вы. Я бы не удивился, окажись вы настоящим…

Раздался дверной звонок.

— Кто это?

— Видимо, кто-то из моих друзей. — Эдди нажимом кнопки отпер замок, потом выглянул в коридор. — Кто?

— Мистер Браннер? Моя фамилия Мэллой, я хотел бы поговорить с вами, уделите мне несколько минут, я бы хотел задать несколько вопросов, если у вас…

— Говорите толком, что вам нужно. А, это вы.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Лиггетт.

— Ладно, — сказал Эдди. — Я отправлю вам эти рисунки. Куда лучше? Домой или в контору?

— Э-э… домой, если это не очень хлопотно, — ответил Лиггетт.

— Одинаково хлопотно что домой, что в контору, — сказал Эдди. — Всего наилучшего, сэр.

— Можно войти? — спросил Мэллой.

— Нет, если опять начнете корчить из себя крутого парня, нельзя.

— О, я вспомнил вас.

— Да, неудивительно, — сказал Эдди. — Итак, что вам нужно? Ищете пианиста?

— Нет, по работе. Я репортер. Из «Геральд трибюн».

— Вот оно что.

— Зарабатываю этим на жизнь. Или зарабатывал до сегодняшнего дня. Возможно, это мое последнее задание, так выручите меня, ладно? Я вчера напился, сев писать материал о Краули. Черт, какую там подняли стрельбу! Знаете эту историю?

— Я не выходил за газетой.

— О Двухпистолетном Краули? Его взяли вчера. В Уэст-сайде, на Девятнадцатой улице. Там было все управление полиции. Краули, еще одного типа и его любовницу.

— Его убили?

— Нет. Но его ждет электрический стул. Когда убивают полицейского, убийца всегда оказывается на электрическом стуле. Когда пересекаются две линии, вертикальные углы равны, когда кто-то убивает полицейского, его сажают на электрический стул, а когда я волнуюсь из-за материала, то обычно напиваюсь. В редакции я сказал, что надышался слезоточивого газа, но мне не поверили.

— Расскажите, мистер, еще что-нибудь о себе.

— Сейчас не до того. Как-нибудь в другой раз. Может быть, завтра. Я пришел расспросить вас о Глории Уэндрес. Вы были ее близким другом, правда? Были, так ведь?

— Не в том смысле, какой вы имеете в виду.

— Вот это я и хочу разузнать. Кто был? Я хочу собрать сведения о ее друзьях. Я не пишу этот материал. То, что я делаю, называется откапыванием фактов. Мне откапывать факты, черт возьми. Я пишу.

Я не собиратель фактов.

— Вы художник.

— В своем роде. Вы тоже. Видимо, вы считаете себя хорошим живописцем. Вторым Джорджем Лаксом или Пикассо. Это единственные, кого я могу припомнить.

— Слушайте, приятель, не все ли вам равно?

— Так когда вы последний раз видели мисс Уэндрес?

— С неделю назад. Нет, в воскресенье вечером.

— М-м. Очень странно. Значит, вы не могли обедать с ней вчера у Бреворта. Она ушла первой, а вы сели в идущий из центра автобус. Но раз вы говорите так, то конечно.

— Вы собираетесь печатать все это в газете?

— Я репортер, это моя работа.

— Тогда вам нужно изложить все объективно.

— Я не смогу изложить все объективно, если будете утаивать или лгать. Послушайте, это у вас первое интервью с журналистом? Если да, позвольте вам кое-что сказать. Вскоре здесь появятся остальные ребята. «Трибюн» не скандальный листок, поэтому публикация будет лучше, если станете говорить мне правду, а не лгать. Если скажете правду, я буду знать, что печатать. Но если начнете лгать этим ребятам из бульварных газетенок, они вас совершенно запутают. Это настоящие репортеры. Я нет. Я репортер, который хочет быть театральным критиком, а эти крошки перевернут здесь все вверх дном.

— А где при этом будет полиция?

— Возможно, снаружи, наблюдать, чтобы вы не сбежали. Один парень из репортеров родился в этом районе и знает все закоулки. Так что поговорите со мной откровенно, а потом я подброшу вас к окраине. Была она подавленной, когда вы вчера ее видели?

— Да.

— Почему?

— Она не сказала. Я подумал, что у нее весенняя лихорадка.

— Ничем не намекнула, почему она подавлена?

— Нет.

— Была она беременна?

— Не думаю.

— Кто был у нее в любовниках? Многие, насколько я понимаю, но кто в особенности?

— Насколько мне известно, никто.

— Была она замужем?

— Нет. Я в этом совершенно уверен.

— Теперь вопрос, который вам не понравится. Правда, что она принимала наркотики?

— Нет, сколько я ее знал, не принимала.

— Вы были знакомы с ней долгое время?

— Два года.

— Ну, вам она всего не говорила. Определенно принимала. Каковы были ее отношения с матерью и дядей?

— Они как будто прекрасно ладили. Дядя давал ей много денег или столько, сколько они могли себе позволить. Она всегда была при деньгах и хорошо одевалась.

— Еще один вопрос. Говорила она вам когда-нибудь о самоубийстве?

— Конечно. Так же, как все. Я говорю о нем. Думаю, даже вы говорите.

— Но конкретно о прыжке с «Сити оф Эссекс»? Говорила она что-нибудь об этом вчера за обедом? Или в какое-то другое время? Я хочу узнать, было ли у нее на уме самоубийство?