Весна чаще, чем раз в году
Шрифт:
— Ты чего? — растерявшись, спросил он.
— Мать его меня выгнала. Нас обоих… Слова со мной не сказала, а вы…
Он тихонько свистнул. И тотчас рукой с жесткой ладонью цепко ухватил меня за запястье.
— Мы водички напиться, — громко сказал вслед Лёньке.
Тот обернулся на мгновение, не заметил ничего особенного и кивнул, продолжая разговор с Сашей Оленем.
Старшина завел меня за угол.
— А ну рассказывай! — приказал.
Достал из кармана грубый солдатский носовой платок, широкий, как наволочка, и обтер мне мокрые
— Толково говори, без рева. Чья будешь? Родители живы? Где с Леонидом познакомились?
Я вдруг в самом деле стала очень спокойна и отвечала ему безбоязненно и с облегчением.
— Профессоршей Вера Андрониковна стала… — пробормотал он задумчиво. — Добилась, значит, своего. — Смешанные нотки гордости, недоброжелательства и осуждения прозвучали в его голосе. — Крепкая женщина, ничего не скажешь: судьбу как топором пополам разрубила. Она ведь собралась и Лёньку увезла в одночасье. За себя каждый волен решать. А за сына права не имела! — Отголосок прежней обиды пробился в нем.
— Скажите мне, каким был Лёнин отец? — робко попросила я. — Ну, как человек?
— Зачем тебе?
Он все еще угрюмо вспоминал свое.
— Мне же надо знать, как с Лёнькой жить.
Он вздохнул, отгоняя прошлое.
— Это ты права: он сын капитана, а не ее! Тут профессорша просчиталась. Ну что тебе, пигалица, о капитане в двух словах сказать? Есть люди, на которых только взглянешь и невольно подумаешь про себя: вот для них-то как раз и должно случаться в жизни то, чего не бывает и быть не может!.. Быстрый на решения и крепкий в них был наш командир. Ненависти в нем никакой: на каждого смотрел зорко, но без нажима, авторитетом не давил… «На заставе у нас положение ровное, — любил повторять, — мы все пограничники». Сложа руки не сидел и другим не давал. Не то чтобы по пустякам гонял туда-сюда, а просто пустяков для него не существовало. Вокруг него так воздух и кипел. Я его без движения только сонного видал да вон мертвым… Радостно служили при нем на заставе, вот что!
— А теперь? — глупо спросила я.
Он ответил уклончиво:
— У каждого человека свой характер, и у командиров заставы тоже. — Потом вздохнул: — В молодости все кажется по-иному. Я из-за капитана и на заставе-то остался: не хотел без него жить. Такого человека встретить — все равно что выигрыш получить.
Мы помолчали.
— Тебе здесь не скучно показалось? Не боязно? — спросил он небрежно.
— Как же может быть скучно, когда Лёнька вон как рад? А бояться чего мне с вами-то со всеми!
Он с сомнением воззрился на меня желтыми пристальными глазами. Но мне уже не было страшно его ничуточки.
— Жена старшего лейтенанта хотела с тобой поговорить. У вас там дела женские… Ты зайди. Раз моей хозяйки на такой случай не оказалось.
14
Жена начальника заставы сразу взяла быка за рога.
— Саша Олень сказал мне, что вы не расписаны. Это так?
Я ответила, невольно потупившись:
—
— А почему?
— Разве обязательно расписываться?
Она закачала головой и сощурилась:
— Ой, девонька, за модой не гонись! По моде только платья шьют. Я тебе скажу, как мне самой мать говорила, когда я на целину в семнадцать лет укатила: «Хоть всех парней перецелуй, юбку до пупа обрежь — все не беда. Главное в том, чтоб девушка умела себя уважать». Мать у меня деревенская, вологодская, по-старинному мыслит, а правильно. Собой вертеть не позволяй!
— Да почему вы так о нас думаете? — возмутилась я. — Никто никем не вертит. Просто нам до восемнадцати лет не хватает.
Она вихрем сорвалась с места, даже в ладоши захлопала от удовольствия. Я увидела, что она уж не так намного и старше меня.
— И все? — сказала она. — Честно?
— Честно.
— Так это ерунда. Завтра мы вас поженим! Я своего Николая настропалю. Начальник заставы — знаешь, какая это здесь персона! Завтра пойдем в сельсовет и распишем. Рада?
Она меня расцеловала в обе щеки, тесно прижала к груди, и так мы постояли посреди комнаты.
— Ну, ну, — сказала она. — У нас с тобой дел полно. Белое платье у тебя есть?
— Нету.
— Ох, невеста нынче пошла!.. А кофточка? Юбку мою приладим.
Я растерялась. Кофточки тоже не было. Разве вот серый свитер? Через некоторое время весь диван был завален ворохом платьев, защелкали большие портновские ножницы, и сладко, как стайка маленьких веселых дятлов, застрекотала швейная машинка.
Пока жена начальника заставы вертела меня, подкалывала булавки, сшивала складочки, я стояла в счастливом отупении.
— Не жалей, что выходишь за пограничника, — тараторила она, обкусывая нитку. — Парни верные, всю жизнь одну любят.
— Разве я выхожу за пограничника? — бессмысленно улыбаясь, спросила я. — Я — за Лёню.
Она уколола палец и выбранила иголку.
— Лёня твой на заставе родился. Он отсюда теперь нипочем не уйдет.
— А мне не говорил.
— Успеется. Скажет.
На прощание она торжественно открыла круглую коробку, пошуршала за моей спиной целлофаном, сказала, вздохнув:
— Бери, раз уж такой случай.
И на голове моей очутилась легкая, чепчиком схваченная у висков пластмассовыми цветочками венчальная вуаль…
Когда мы с Лёней шли вечером к тетке Василине, я молчала, будто набрав в рот воды. Лёня тоже о чем-то размышлял про себя.
— Ты знаешь, что мне сказала мама тогда, за дверью? — наконец проронил он, с видимым интересом разглядывая вершину сосны. Ветер переливался в ней прохладными струями, как живая кровь. Сосна прядала ушами-ветками. — Сказала, что мне очень мало надо от жизни. И она просто не понимает, в кого у меня такая пустая душа. «Если пустая, так ее надо наполнять», — ответил я. «Но чем? Ты ведь не захотел учиться. Теперь меняешь Инночку, девушку одаренную и умненькую, на первую встречную. Где логика?»