Весна на Одере
Шрифт:
Конечно, внешность бывает обманчива.
Таня сказала сухо:
– Что ж, опыт у вас большой. Можете приступать к работе.
Все время Таня внимательно приглядывалась к новой хирургической сестре. Глаша оказалась разговорчивой и смешливой. Она целыми ночами не спала, всех жалела, любого готова была заменить на любой работе, таскала вещи за двоих мужчин.
– У нас в батальоне не то бывало!
– говорила она с гордостью.
Разлуку она переносила безропотно. Может быть, ей было все
Только однажды Таня, зайдя поздно ночью в палатку, застала Глашу в слезах.
Таня спросила:
– Вас кто-нибудь обидел?
Глаша встала, вытерла слезы тыльной стороной обеих рук и сказала:
– Нет. Кто меня обидит? Просто бабе выплакаться нужно, без этого бабе не жизнь. Да еще такой громадной бабе, как я, - если не выплакаться, так что же это будет?
За время этого своего монолога она совсем оправилась, улыбнулась даже. У Тани сжалось сердце. Она спросила:
– Тоскуете?
– Тоскую, - ответила Глаша.
Слово это, произнесенное с сильно подчеркнутой буквой "о" (Глаша была родом из "окающего" города Мурома), действительно прозвучало неизмеримой тоской.
Помолчав, она сказала:
– Да кто теперь не тоскует? У меня мужик хоть живой пока... А у других... вот и у вас, Татьяна Владимировна, мне рассказывали, - убит мужик...
В эту минуту Тане, всегда очень сдержанной, захотелось рассказать Глаше о своей встрече с Лубенцовым и о его гибели. Но Глаша вдруг смешалась, покраснела и сказала:
– Простите, коли я некстати напомнила... Я пойду.
Поняв намек, Таня, глубоко уязвленная, нахмурилась и промолчала, а Глаша, вконец сконфуженная, пробормотала какие-то извинения и вышла.
Таня печально покачала головой. Она подумала о том, как счастлива, в сущности говоря, эта большая добрая женщина, - она любит, любима, и ее разлука с мужем кончится очень скоро - вместе с войной.
XI
Пичугин ходил по двору рассеянный и очень веселый. Старшина Годунов заметил это и спросил:
– Чего радуешься, Пичугин?
Пичугин несколько испуганно ответил:
– Ничего я не радуюсь. Так только...
И он постарался принять серьезный вид, но улыбка так и лезла из-под его редких желтоватых усов, из пропахшего махоркой тонкогубого, хитрого рта.
"И чего я хожу так, бестолку?" - подумал он. А потом понял, что ищет Федора Андреича. Была у Пичугина с недавнего времени такая неотвязная потребность - обо всем рассказывать Сливенко и, недоверчиво усмехаясь, слушать, что скажет Сливенко.
Наконец он поймал Сливенко.
Это случилось уже к вечеру. Сливенко только что вернулся из политчасти полка, куда его вызвали на совещание парторгов, посвященное предстоящим боям. Он пришел нагруженный
Хотя дочери его в этой толпе не оказалось, но Сливенко был счастлив. Губы болели от поцелуев и руки от рукопожатий. Здесь были две девушки из шахтерского поселка, расположенного близ Ворошиловграда. Теперь, после освобождения, им хотелось только одного: попасть в армию. Высокие, стройные, эти девушки напомнили ему Галиных подруг, приходивших к ней решать задачи и читать стихи.
Вернувшись в роту, Сливенко доложился старшине и пошел в дом. На лестнице ему повстречался Пичугин. И так как оба солдата сияли и у каждого было о чем рассказать, они сели у окна, и первым начал Сливенко, ибо Пичугин решил свои новости оставить напоследок: он считал их более важными.
Впрочем, рассказ Сливенко об освобожденных русских людях взволновал его.
– Ох, работы сколько будет!
– говорил Сливенко, задумчиво покручивая ус.
– У нас там разрушенные города, сожженные деревни. Отстраиваться скорее надо, обуть, одеть людей...
– М-да...
– протянул Пичугин.
– Намучился народ... Хлебнул горя. Ладно, ничего, все будет в порядке!
Он стукнул себя маленьким кулачком в грудь и поставил перед Сливенко свой вещевой мешок:
– На, смотри!
– Опять хромовые кожи?
– Ну, нет! Я их выкинул, - самодовольно сказал Пичугин.
– Ну?
– удивился Сливенко.
– Неужели выкинул?
Победоносно глядя на Сливенко, Пичугин раскрыл вещмешок. Там лежали белые коробочки, а в них маленькие цилиндрические камешки, похожие на грифели для карандашей.
– Камушки для зажигалок, - недоуменно сказал Сливенко.
Любовно перебрасывая на ладони камешки, Пичугин сказал:
– Вот! Еще не все сосчитал. В этих коробочках, на которых я крест поставил, сосчитано. А в этих еще не считал.
– Подняв глаза на серьезное лицо Сливенко, Пичугин вдруг начал говорить запальчиво и громко: - Чего ты смотришь? Ты знаешь, как у нас там, в деревне, после немцев? Спичек нет! Одними "катюшами" народ прикуривает. То-то! За такой камушек по пяти рублей можно брать.
– Ну и подлец же ты!
– сказал Сливенко не то удивленно, не то негодующе.
Пичугин не обиделся, только усмехнулся, как взрослый над глупостью ребенка.
Сливенко говорил с печальной укоризной:
– Тут весь мир ходуном ходит, мертвецы из могил встают, а ты пять рублей за камушек хочешь брать? Уже цену определил? Может, оптом дешевле? Торгаш ты! Уходи с моих глаз!
– Сливенко порывисто встал и закончил: Попробуй поторгуй! Мы таких в бараний рог скручивали, и теперь скрутим!