Весна в Ялани

Аксёнов Василий Иванович

– Куда он денется, – говорит Гриша.

– Но, – говорит Коля.

Пошли пешком.

Идут. Бредут – снег по щиколотку. Друг за другом – цепью – как гуси. В вожаках – Гриша, замыкающим – Коля. Разговаривают – словом-другим лишь перекидываются – Гриша с Фёдором, Коля молчит.

Не отбеливал бы снег, тут, в густом ельнике, и ничего не разглядел бы. Ладно, что близко.

На тракт выбрались. Ялань на виду – к ней и направились. Огни редкие горят – в окнах. И фонари зажглись – мерцают. Вокруг Ялани ельник древний, рослый – мрачно высится.

Об

асфальт ногами дружно постучали – сбили с них грязь и снег – брели пока, так и налипло.

– Пусть только сунутся, попробуют, – говорит Фёдор.

– И тех расколотили, – говорит Гриша, – и любому другому не спустим! – а кулаком грозит при этом почему-то Коле, под самый нос его кулак подставил.

– Но, – говорит Коля.

– Чем пахнет? – спрашивает Гриша.

– Порохом, – отвечает Коля.

– Не порохом, а смертью!.. Страшно?

– Страшно.

– То-то.

В Ялань вступили. Городским краем – шеренгой уже, не нарочно, по нетвёрдости походки, плечом в плечо толкаясь, – прошли.

Стоят теперь на перекрёстке.

– Может, ко мне, ребята, двинем? – спрашивает Гриша. – Есть у меня, и не маленько. Запасся. Выпьем, поговорим. Там хоть тепло. Печку, – говорит, – затоплю. Спать только негде – одна койка. А пол завален барахлом.

– Не-ет, – говорит Фёдор. – Завтра.

– Зря, – говорит Гриша.

– Но, – говорит Коля.

– Пока нам хватит, – говорит Фёдор. – Отметили.

– А мы костёр не затушили? – спрашивает Гриша.

– Вроде затушили, – говорит Фёдор. – Снег кругом же – не опасно.

– Так это я на всякий случай, – говорит Гриша.

– Пожарник, он и на пенсии пожарник, – говорит Фёдор.

– Не пожарник, – говорит Гриша, – а пожарный, – и говорит: – Бывших пожарных не бывает.

– Это верно, – говорит Фёдор.

– Но, – говорит Коля.

– Ну дак, – говорит Гриша.

Пообещав друг другу, что бы ни случилось за ночь в Ялани и во всём мире, утром встретиться, всё же простились.

Пошёл Гриша к себе, запел песню:

Там вдали за рекой засверкали штыки, в небе ясном заря догорала…

Собаки залаяли. Гришины, наверное. И не только. В разных краях отозвались – не дремлют.

– Красноармеец, – говорит Фёдор.

– Но, – говорит Коля.

– А мне куда, Коля, податься? – спрашивает Фёдор. – К тётке Галине-то нельзя?

– Нет, – говорит Коля. – Туда нельзя. Там полный табор.

– Вернуться, в джипе ночевать?..

– Ну, не выдумывай.

– У Гриши тесно.

– Не люди, что ли… Да, там кого – не повернуться.

– Луша, – говорит Фёдор. – Не пустит.

– Одного меня нет, – говорит Коля. – А с тобой – не выгонит.

– Ну, к Луше, что ли?

– К ней. В честь-то уж праздника смирится… Но.

Тучи поредели. Луна показалась. Ялань – как в сказке – осветилась. Ельник от неба резче отделился.

Идут по Линьковскому краю двое. Один мотается из стороны в сторону, петляя по дороге, другой – то вроде ровно зашагает, то вдруг запляшет,

запоёт, другой подхватит, но не складно, вразнобой. Сойдутся вместе, остановятся, хлопая друг дружку по спине, вдруг обниматься пылко примутся – не разделить их. Разделяются.

Идут. Долго.

Ворота, слышно, где-то хлопнули.

– У Гриши?

– Скорее всего, что у него.

Всё же не Киев, не Москва – вот уж и к дому приближаются.

Шевелится в окне шторка, озарённая луною, – отодвинулась, задвинулась – не шевелится.

Верный около ворот. К Коле ластится.

– Пёс-барбос, – говорит Фёдор.

– Верный, – говорит Коля.

– Собака, – говорит Фёдор.

– Но, – подтверждает Коля.

Входят в ограду. Ворота, стараясь не шуметь, вдвоём придерживая их, захлопывают, но на засов не закрывают – на случай отступления.

Сажает хозяин кобеля, разговаривая с ним, на цепь. Сидит тот, гремя цепью, возле будки. На людей смотрит.

Поднимаются люди на крыльцо. Стучит один из них робко в дверь.

– Кто там? – тут же доносится из дома.

Коля молчит.

– Это мы! – говорит Фёдор.

Не спрашивают из дому: это кто такие мы, мол? Скрипит одна, избная, дверь, другая скоро открывается – сенная.

Разувшись на крыльце и оставив на нём свою грязную обувь, входят Коля и Фёдор в неосвещённые сени.

Входят и в дом после, не заблудились – дверь избная сообщила.

Забирается Верный в свою будку – устал, набегавшись, – скоро его собачий сон настигнет.

В Ялани тихо – праздник завершился.

И день в июне, который здесь ещё не лето

Девятого мая навалил снег, десятого пролежал, одиннадцатого к вечеру растаял – весна холодная, но всё же не зима. Ветры дули, напирали. При ясной, стылой, солнечной погоде. К июню стихли. Заморочило, с запада тучи нанесло. Зарядили дожди. Сначала, наполнив вешние уже иссякшие ручьи, прошумел ливневый, водянистый, потом потянулись, не прекращаясь ни днём, ни ночью, холодные ситнички. И так неделю. Три дня назад сплошную серую пелену туч разорвало, показалось голубое небо, и кропить землю с него перестало.

Вчера Коля сходил в лес, в согру, к Пещанке, нарвал полный рюкзак молодой черемши. Сегодня Луша – поднялись они рано – стала отправлять Колю в город: продать на базаре черемшу и поискать какую-нибудь работёнку – срубить кому-нибудь баню, поставить сарай, украсить резьбой карниз, наличники или ворота – умелец Коля.

Или уж ну оформиться по безработице.

Дала Луша ему на билет, в одну сторону, денег, два куска баранины для троюродного брата Коли да для своей двоюродной сестры Натальи Мерзляковой, бывшей жены Фёдора Каримовича, наказала, чтобы постригся там, оброс опять, мол, – Коля на утреннем автобусе подался в город.