Весна в Ялани

Аксёнов Василий Иванович

Сорвалась Рая со скамейки, шапкой мохеровой мелькнув, как метеором, под руку взяв Электрика, к нему прильнула. И говорит:

– Витя, пойдём. Пора. Темно уже. Фёдор Каримович, я деньги вам верну, – серьёзной стала – не смеётся.

– Засунь куда-нибудь себе их! Чтобы не выпали, зашей!.. И вонючку эту забирайте, – говорит Фёдор Каримович, рукой показывая на Флакона. – Нам тут не нужно!.. Воздух портит! В рейх бы его, дерьмо, на мыло бы пустили. Тоже нельзя – дерьмом и мыло будет пахнуть. Уф, сасек, у ля мин хазер!..

Терпит земля – живут такие… О морду пачкаться не хочется, а так разнёс бы!

Опустив, как плети, руки – в рукавах укрыл ладони, – склонив низко голову, молчит Флакон – ни слова от него, только сопение. Лицо – за шапкой. Из телогрейки будто испарился – ноги его лишь выдают, а так ищи бы. В тазу котёнка искупай, на пол поставь его – так же примерно будет тот смотреться – жалко. Уже забыл, что только что и ляпнул, что происходит, не поймёт – так притворился. Или не притворяется – не помнит.

Рассовал Электрик подарки Фёдора Каримовича по карманам телогрейки, то, что в них не вместилось, Рае в пуховик пихнул. В руке бутылка – с ней не расстаётся.

Подняли они, Рая и Электрик, Флакона, почти бездвижного и обессилившего вдруг, с бревна, под локотки его, шаткого на ногах, подхватили.

– Всего вам доброго!

– Катитесь!

Не по тропинке двинулись – та совсем близко к кромке яра, можно и свалиться, – а на дорогу вышли сразу, в потёмках скрылись.

– Телевизора насмотрятся! – негодует Фёдор Каримович. – Потом из них – как из помойной ямы! – Нацедил, тряся нетерпеливо бутылку с гремящим в горлышке шариком, полный пластмассовый стакан водки. Себе только. Выпил разом. Не закусывает. – Мозги у всех уже перекосило. И в телевизоре – у тех. У тех-то – ладно, те – продажные. Этих-то кто вот покупал?! Просто придурки, ум пропили.

– Не только ум, – говорит Гриша.

– И совесть, – говорит Фёдор.

– Ты ж отрицал её, буржуй, – говорит Коля.

– Мало ли что я отрицал! – говорит Фёдор.

– Ну, вот, – говорит Коля.

– Душу только не пропьёшь, – говорит Гриша.

– Быват, – говорит Коля.

– Да ладно?! – говорит Гриша.

– Ну их на хрен! – говорит Фёдор.

Совсем стемнело. Снег перестал валить. Но звёзд не видно. Птиц не слышно. Только собака где-то лает – Верный.

На барсука, наверно, на бобра ли…

Сели все за стол-пень: Фёдор и Гриша – на скамейку, Коля – на бревно.

Разлил Гриша терпеливо по стаканам. Сидят, молчат. Потом уж – выпили.

Но разговор уже не вяжется.

И холодно: костёр угас почти – не греет.

– Идти пора, – говорит Гриша.

– Но, – говорит Коля. – То чё-то это…

– Довезу, – говорит Фёдор.

– Завтра, – говорит Гриша, – приберусь тут. И может, утку подстрелю где… Один хрен, спать не даст похмелье, поднимет рано, – уж самому себе, наверное, бормочет, не кому-то.

Встал

Гриша. Догорающий уже костёр затоптал, снегом его закидал. И говорит:

– Не разгорится?

– Нет, конечно, – говорит Фёдор.

– Да ну, – говорит Коля. Ветер как будто сильный налетает – Колю клонит.

Пошли к машине. Диск давно уже закончился – молчит Высоцкий, никто другой его не подменяет.

Сели: Гриша – рядом с водителем, Коля – на заднее сиденье. Прилёг.

Сдав резко назад, чуть развернувшись, Фёдор поехал почему-то прямо. В сосну ударился, уткнувшись бампером в неё.

– Вот, ёлки-палки!

– Не торопись, – говорит ему Гриша. – Успеем.

– В гости к Богу, – говорит Коля.

– Не каркай, – говорит Гриша.

Опять резко стал сдавать Фёдор – об ствол другой сосны, как о верею ворот, свернул левое боковое зеркало.

– Ну, мать честная! Ещё не лучше! – говорит. Ёрзает за рулём – как на гвоздях будто сидит, на раскалённой сковородке ли – не на сиденье мягком и удобном.

– Осторожней, – говорит Гриша.

– Хрен с ней, – говорит Фёдор. – Отремонтирую.

– Зачем ломать-то?

– Я же не нарочно.

Развернулся, подмяв мелкие сосенки. Поехали.

Задремал Коля – как умер.

Тут же вроде его будят – оживляют.

– Выходи, – говорит Гриша. – Приехали.

– Куда? – спрашивает Коля.

– Куда надо, – отвечает ему Гриша. – Только не утони… Куда ты собирался?

Гриша и Фёдор не в машине – возле.

– Плотно, – говорит Гриша. – Колёса крутят вхолостую.

– Безнадёжно, – говорит Фёдор. – Тут бы и танк не проскочил, на днище сел бы.

– Левее надо было, стороной, – говорит Гриша. – Как-то туда же ты проехал.

– Я и хотел левее, но стянуло.

– И не пытался, я же видел.

– Как ты мог видеть, если спал?

– Да я когда успел уснуть-то?

Вышел и Коля из машины. Оглядывается – как на чужбине.

– Мы где? – спрашивает.

– Тут, – отвечает ему Гриша.

– А! – говорит Коля.

И Фёдор громко продолжает что-то говорить, глядя на джип, но среди его тарабарщины разобрать можно лишь несколько понятных русскому слуху слов – им здесь не место.

– Вот ё-моё, – говорит Гриша.

– Я чё-то это… – говорит Коля.

Ельник кругом – мрачный, непроглядный, вершины в небе тёмном скрыты. В грязи джип – по самые двери. Фары выключены, в салоне темно. Сзади его чернеют колеи, спереди – снег блазнит, никем нетронутый.

– Пешком пойдём, – говорит Гриша. – Нестеров Володя завтра вытащит.

– А у него трактор на ходу? – спрашивает Фёдор.

– На ходу, – говорит Коля, проснувшись окончательно.

– Ну, тогда завтра, – говорит Фёдор. – За ночь он, жеребец, не убежит отсюда никуда, застрял по самые…