Весна в Ялани
Шрифт:
Подал Коля Грише стакан. Взял Гриша стакан и говорит:
– Ну, ты налил.
– А чё?
– Как кот наплакал… Тогда уж лучше из мензурки.
– Вёдрами, что ли?
– Да уж ладно.
– Куда торопишься?
– Да нет.
– Мало – долей себе.
– Ну, ради этого…
Поднялся Гриша. Подошёл к столу. В стакан долил себе – до половины.
– Вы как хотите.
Стоит Гриша – как памятник. И Фёдор с Колей тоже встали.
Чокнулись:
– За Победу!
– За Победу!
Выпили стоя.
– Но, – выпив, Коля говорит.
А потом –
Закусили. Фёдор с Колей на скамеечке. Гриша опять улёгся на бушлат.
– Хорошо тут, – говорит Фёдор. – Природа. Чуть бы теплее…
– Ты вроде, Федя, как того?.. – спрашивает у него Гриша, с хрустом откусывая огурец. – Или мне кажется?
– Того, того, – говорит Фёдор.
– А как ты ездишь… за рулём-то?
– А так и езжу.
– А гаишники? – спрашивает Гриша.
– А чё гаишники? – говорит Фёдор.
– Понятно, – говорит Гриша.
– Тоже люди, – говорит Фёдор. – Дети есть у них, покушать просят.
– Кормилец, – говорит Коля.
– Кормилец, – говорит Фёдор. – Да и давно уже не останавливают.
– Честь отдают, когда мимо поста их проезжаешь, – говорит Гриша.
– Вроде того, – говорит Фёдор.
– Я чё-то это… Пойду, – говорит Коля. Встал со скамейки. Добрёл до сосны. Сел под неё, спиной к комлю привалился. Глаза закрыл и тут же задремал – так утомился.
Тучи наползли. Словно раскормленные – тучные, как библейские коровы. Сиренево-свинцовые. Лес задевают будто – грузные. Теперь нагнало их уже не с севера – с северо-запада. Солнце вечернее закрыли – не просвечивает. Ветер спустился ещё ниже, напирает, вершины сосен уже треплет, срывает шишки с них – шлёпают шишки по земле, как град по крыше.
Одна из них, угодив в козырёк кепки, и Колю разбудила. Понял, в чём дело или нет, проснулся Коля, смотрит, слышит:
Гриша лежит, где и лежал. Фёдор сидит, где и сидел. Кемь шумит внизу, под яром, как и шумела. В старице дальней коростель запел заунывно. Трещит отрывисто и звонко щёлкает что-то смолистое в костре – пихтовый сук или еловый – разлетаются во все стороны от костра, как от петарды, искры.
Ну, это чё же…
– Вот, ё-моё, – заворочавшись с боку на бок и оглядывая себя, говорит Гриша. – Не загореться бы, а то поджарюсь. Зря положил…
– Пока не пахнет, значит, не горишь, – успокаивает его Фёдор.
– Да не хотелось бы… так, преждевременно сгореть-то… Нет ни берёзы близко, ни осины, – говорит Гриша. – Те бы не пыхали, как эти.
– Зато красиво.
– Это – да.
– Как на параде… фейерверки.
– Отправил, Гриша, на курорт её, в тёплые страны. Надоела, – говорит Фёдор, нарезая колбасу. – Конина, что ли?.. Может, надеюсь вот, что не вернётся… Одни лишь бабки на уме… Мои, конечно. Как на работу – в магазин, дня не пропустит. Обнаглела. Всё только шмотки, шмотки, шмотки. Ну и пожрать – губа не дура… И жрать-то так, чтоб не толстеть…
– Ну, это сложно.
– С ней говорить-то, Гриша, больше не о чем, всё о покупках, о диетах. По миру пустит… сикельдя!
– А чё женился?
– Бес попутал!
– Тебя, татарина, и бес попутал?
– А он, Гриша, паспорт и национальность не спрашивает, он сразу в печень: шмяк тебе слева – и готов. Роди, говорю, мне наследника. А она: Федя,
– Да верю, верю, почему не верю, – говорит Гриша, но не на Фёдора глядит, а на костёр. – Чё тут такого-то, чтобы не верить? Дело обычное.
– Ну, не скажи. Это тогда, наверное, когда касается кого-нибудь другого, не тебя.
А из машины:
Он вчера не вернулся из боя…
– Высоцкий, – Коля говорит.
– Спи, спи, – говорит ему Фёдор.
– Простынешь, – говорит Гриша. – Шёл бы к костру вот – здесь теплее.
– Да я тут это… ладно мне.
Уснул Коля. Проснулся, слышит:
Плачет Фёдор. Говорит, всхлипывая:
– К отцу на кладбище заехал. Выпил там за него, фронтовика. Поговорил с ним. Ёлки-палки, мать честная…
– Ну а как? – говорит Гриша, шевеля прутом в костре угли. – Естественно.
– Я чё-то это… – говорит Коля.
– Смотри-ка ты, опять проснулся, – говорит Фёдор.
– Шёл бы сюда, ещё примёрзнешь, – говорит Гриша. – Кто тебя будет отдирать?
Смеркаться начало. Ветер унялся. Снег повалил, и уже гуще: Камень за ним не стал проглядывать.
Задремал Коля, спрятав, чтобы не зябли, руки в карманы пиджака и подбородком в грудь себе уткнувшись. Съехала кепка на глаза – в нос козырьком Коле упёрлась.
Прибежал Верный, виляя хвостом, покрутился возле спящего хозяина, обнюхал, что следует, обстановку изучил и убежал опять куда-то. Залаял где-то.
Шум непривычный Колю разбудил. Кепку поднял, глаза открыл он – смотрит.
У костра стоит, возвышаясь, как дерево, Гриша – сучьев принёс, в костёр, ломая об колено их, подкладывает. На скамейке, перед заставленным банками, стаканами и заваленным продуктами обширным, как стол, пнём, сидят Рая и Фёдор. Пустое место между ними – расстояние. Рая в том же, в чём и днём была одета, – в розовой мохеровой шапке и вишнёвом пуховике, – выделяется среди мужчин, одетых в тёмное. На коротком, но толстом бревне – кто-то его откуда-то за это время притащил, – с другой стороны стола-пня, – Электрик и Флакон. Оба в ватных телогрейках. Электрик в серой разношенной шерстяной вязаной шапочке, с прилипшими к ней опилками – дрова пилил, наверное, недавно, – едва глаза не закрывающей, Флакон в облезлой кроличьей ушанке. Похож он, Флакон, чем-то на заблудившегося во времени бойца из отряда национального башкирского героя Салавата Юлаева. В Ялань попал вот только как? И они, Электрик и Флакон, на бревне особо не теснятся – между ними можно усадить ещё кого-нибудь. Свет от огня у всех на лицах.
Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые…
Рая смеётся весело и говорит:
– Фёдор Каримович, дай денег в долг.
– С какой стати? – говорит Фёдор Каримович. – Самой надо зарабатывать, не остарела. Вон ещё баба хоть куда! Вставь только зубы – и на выставку.
– Вот это верно. Как кобылу, – говорит Электрик. – На ней хоть чё можно возить – упрёт, не п….т.
– Молчи в тряпочку, – говорит Рая. – Умник нашёлся. И выражения-то выбирай – не дома. С людьми приличными общаешься.