Весна варваров

Люшер Йонас

Но эта диета — жирные кислоты, углеводы, электролиты — подошла учительнице английского как нельзя лучше и придала ей сил. Пока Прейзинг тщательно собирал чемодан, Пиппа вскрывала пакетик за пакетиком, большими глотками запивала содержимое лимонной водой из кувшина, стоявшего на столике у кровати, на глазах становилась бодрее, пришла в возбужденное состояние и теперь казалась явно более здоровой, чем на грани обезвоживания и перегрева, но заодно она лишилась, увы, того достоинства, с каким молча сидела на солнце. В выражениях, которые Прейзинг счел шокирующими, хотя и отчасти понятными ввиду обстоятельств, она принялась потешаться над смехотворным поведением мужа. Попытка чересчур примитивная, чтобы сделать честь такой умной женщине, как Пиппа, особенно когда она принялась поносить бывшую сотрудницу банка с ее немецким спортивным авто. Тут Пиппе лучше бы промолчать. «Величественно промолчать, быть выше!» — так подумал Прейзинг, с легкой грустью отправив в мусорное ведро протекающий флакон розовой воды. Такой уж он был, Прейзинг. Ведь она, Пиппа, терзаемая противоречивыми чувствами, оскорбленная, обиженная, одержимая жаркой ревностью и холодной ненавистью, твердила теперь про юный возраст своей соперницы, прекрасно зная, что на этом поле игра на равных невозможна

по биологическим причинам, и пытала Прейзинга вопросом, бросилось ли ему в глаза, какая та гибкая и упругая. Он подтвердил, молча кивнув головой, хотя вопрос носил риторический характер и ответ его не имел значения. Но вообще-то, продолжала Пиппа, она ревнует вовсе не к Дженни, той придется теперь возиться со старым занудливым дураком, нет, она ревнует к Санфорду — из-за этой самой упругой Дженни. Кулаком нанося удар за ударом по мягкой подушке, она договорилась до того, что, мол, если б было чем трахнуть, так она бы трахнула эту упругую Дженни! При этих словах Прейзингу пришлось, проклиная силу воображения и утирая потный лоб, вступить в борьбу с потоком картинок, вдруг замелькавших в его мозгу, так что у него не осталось сил сопротивляться англичанке, которая вдруг обвила его ногами и крепкой рукой схватила за шею. Дошло бы и до крайнего — может, вовсе не на радость им обоим в смятении чувств, — когда бы их не спугнул душераздирающий предсмертный крик верблюда.

Тут Прейзинг вновь остановился посреди дорожки. Я сделал несколько шагов вперед в надежде побудить и его двигаться дальше, но он стоял неподвижно, уперев руки в боки. И продолжал свои рассуждения:

— Пустое дело, ни к чему оно… Пиппа искала не меня. Был бы у нее фаллос, а ей только того и хотелось, она бы пронзила им упругую Дженни.

С таким видом, будто эти слова внесли какую-то ясность в его рассказ, он снова двинулся вдоль желтой ограды, и я за ним.

Шум, который Прейзинг слышал и старательно обошел, когда искал Саиду и хоть какую-то пищу, исходил от той группы, что сплотилась вокруг Квики да Вилли, и причиной имел истощение пивных запасов, к тому же нехватка пропитания, ведь, кроме куска лепешки на завтрак, никому ничего не досталось, постепенно портила настроение. Забота о хлебе насущном, о которой все умалчивали, чтобы не разочаровать Квики, в конце концов вылилась во взрыв общего негодования. Квики, руководитель с большим опытом, быстро сообразил, что пора принимать меры, поэтому отряд во главе с ним двинулся в сторону кухонного узла, и на пути им не попалась ни одна живая душа из прислуги, еще вчера ненавязчиво заполонявшей территорию. Зато они столкнулись с вереницей печальных существ, включая жениха и невесту, которые во исполнение приказа Саиды об эвакуации тащили за собой чемоданы, чтобы составить компанию маленькой норвежке, за стенами отеля устремившей взор в бесконечные дали пустыни и мечтавшей о витрине с цветными кексами. Обменялись словечком-другим, но без всякого интереса, слишком далеко они разошлись, и сказать уж было нечего. Как два разных народа, исполняющие собственные обряды, миновали они друг друга.

Захватнический отряд Квики беспрепятственно ворвался в кухню, но даже с помощью тяжеленной колотушки для мяса не сумел сломить оборону массивных стальных дверей холодильной камеры. Тогда, решил Квики, придется отправиться на охоту. И тут же занялся вооружением своего отряда, достав самые острые ножи из большого шкафа. Именно в эту минуту Вилли вспомнились его жена и дети, и он незаметно удалился.

Далее произошли два случайных и нелепых события, они-то и привели к неразберихе, кульминацией которой стала катастрофа — огонь и кровь.

Во-первых, там находился хозяин верблюда, он же поклонник Руни и поддельный туарег. Вообще-то по плану он должен был после выступления привязать верблюда к пальме за хозяйственными постройками, постелить рядом принесенную с собой циновку, улечься и ждать рассвета, чтобы уже тогда с жалким своим гонораром за участие в мероприятии и предоставление верблюда отправиться восвояси. Однако он, не сумев избежать соблазна, прихватил целое блюдо креветок-темпура под соусом харисса, оставшееся в баре, когда все общество удалилось на банкет. Правда, он надеялся осчастливить этим блюдом Рашида, но тот вместо благодарности выпустил лишь несколько колечек гашишного дыма из своей трубки. Тот ведь не знал, что Рашид, переселившись в пустыню, отрекся не только от плавания, но и вообще от моря и его продуктов. Короче, ничего ему не оставалось, как только слопать в одиночку незнакомую еду, которая поначалу пробудила в нем прекраснейшие мечты о далеких мирах. Бедолаге этому, непривычному к белковой пище, всю ночь казалось, что он вот-вот отдаст концы, фонтанами его рвало на циновке рядом с верблюдом, а тот, очень довольный поднесенными дарами, ловко вылизывал блевотину в песке. На рассвете Рашид, сжалившись над обессилевшим вконец человеком, уложил его в собственную постель, где тот метался в жару весь следующий день, пока верблюд стоически дожидался его под пальмой.

Во-вторых, там были еще двое: занудливый социолог, не терпящий вмешательства в свои планы, и швейцарец-бизнесмен; и как-то раз они вместе сидели за металлическим столиком на площади в тунисской деревне и попивали сладкий чай, но бизнесмен в заляпанных пятнами штанах отвлекся, увидев жирного чиновника с сигаретой «Бусетта» в окне жандармерии, и тогда англичанин пустил в ход тяжелую артиллерию и рассказал ему историю про верблюда с начинкой, но Прейзинг не принял эту историю за чистую монету, распознав в ней обычную байку, а вечером об этом уже и не вспомнил, когда решил покрасоваться перед хмельной компанией молодежи и в точности ее пересказал.

Очень скоро вооруженному ножами войску Квики попался на глаза верблюд под пальмой, а поскольку сам Квики соображал на удивление быстро, но литературу знал плохо и накануне слушал Прейзинга лишь вполуха, он при виде верблюда решил испробовать тот самый рецепт, вдохновив своих приверженцев перспективой отведать подлинное тунисское свадебное блюдо. Верблюда — тот легонько постанывал — отвязали от пальмового ствола и на веревке повели к бассейну. На упреки некоторых из отряда, что, дескать, нету у них ни барана, ни козы, нету и куропаток, Квики отвечал следующим соображением: чрезвычайные обстоятельства требуют проявить дар импровизации в полной мере, и уж как-нибудь, да найдется, чем начинить верблюда. Рашид,

привлеченный верблюжьими стенаниями, появился у бассейна в сопровождении своей собаки с четырьмя игручими щенками поистине в неурочный час, и уж совсем глупо было связываться ради защиты животных с этой сворой пьяных людей, которые в чужой стране чувствовали себя ненужными обломками кораблекрушения. Вообще-то Квики хотел просто пошутить, ведь собаками он не питался: с оголенным торсом, закатав штаны, театрально перекидывая нож из одной руки в другую, он надвигался на смотрителя, но тот встал грудью за собак и выставил кулаки. Тот самый юноша-блондин, что накануне ночью подставлял свое плечо Квики с преданностью новичка студенческой корпорации, сзади подкрался к Рашиду и той самой теннисной ракеткой, которая помогла Билли добраться до пива, со всей силы стукнул его по голове. Удар подкосил бывшего смотрителя как свежий пальмовый росток, и он рухнул в бассейн лицом вперед. Пока могучие его легкие заполняла вода, ему слышались удары колокола с желтого буя.

Теперь, когда пролилась кровь, когда гибель смотрителя в воде встретили победным ревом, Квики понял, что дело вышло из-под контроля, а еще он понял, что из этого безумия нет пути назад, ухватился за веревку, силой заставил верблюда упасть на колени, под визг бывших своих сотрудников придавил ему ногами шею — стонущий верблюд устремил на него невинный взгляд огромных глаз — и сильным, точным ударом вонзил длинный нож прямо ему в сердце.

Протяжный, хриплый стон умирающего животного, донесенный ветром через пальмовую рощу и плотную ткань в белый шатер, спугнул тех двоих и прекратил их жаркую борьбу.

— Колотится сердце, и мы стоим друг против друга в моем шатре, между нами опрокинутый кувшин. Инстинктивно мы оба поняли, что слышали предсмертный вопль живого существа. Я предлагал никуда не ходить, Пиппа жаждала ясности. Неохотно потащился я за ней в сторону бассейна, откуда неслись хаотические крики и громкий собачий лай. Спрятавшись за низкой каменной стенкой и цепляясь друг за друга так, будто вот-вот потонем, мы стали свидетелями ужасного зрелища. Мертвого верблюда общими силами подтащили за веревку и подвесили задними ногами к креплению пляжного зонта, устройством напоминавшего гильотину, сильным ударом рассекли ему живот, так что внутренности изверглись на глазурованную плитку. Худенькая брюнетка в бикини по самый локоть засунула руки в мертвое тело и ковырялась внутри, остальные пытались отодрать от мяса мягкую шкуру. Квики точным ударом заставил умолкнуть борзую, ведь та с бортика в панике тявкала на своего хозяина, чье бездвижное тело покачивалось на воде. Затем Квики решил разобраться со щенятами — они ведь скулили — и по очереди перерезал им глотку. Онемевшие при виде чудовищного зрелища, неспособные даже пошевелиться, неспособные вмешаться или даже сбежать, хотя это было бы самым разумным, мы с Пиппой так и прятались за нашей стенкой. А те совсем разошлись: одни складывали костер из пляжных лежаков в песке под пальмами, другие потрошили борзую, чтобы набить тощий материнский живот ее же собственными щенками, убитыми предательской рукой, и разбухший ее труп запихнуть в зияющий кроваво-красный провал в тулове верблюда. Деревянные лежаки вспыхнули ярким пламенем, когда верблюда с начинкой потащили к костру, но до дела не дошло: огонь перекинулся на пересохшую внизу кору пальмы и в секунду сожрал ее высокий стройный ствол, и в ту же секунду огонь охватил верхушку, и вот уже вся пальма затрещала и захрустела, горящим факелом освещая наступающие сумерки.

Когда огонь, подпитанный горячим воздухом пустыни, перекинулся на соседние пальмы, когда горящие и тлеющие пальмовые ветви дождем посыпались сверху и вся свора разбежалась, Пиппа и Прейзинг тоже пустились в бегство, но разбушевавшийся пожар преградил им дорогу, в чаду и пламени искали они выход, дым застил глаза, и они потеряли друг друга из виду. Англичане в панике носились среди пальм, кричали. Над их головами лопались от жара и трещали пистолетными выстрелами финиковые косточки. Шатры вспыхнули и медленно опустились, подобно подбитым птицам, на дорогую мебель. Прейзинг бежал, стараясь описать как можно более широкую дугу, к главному корпусу и выкрикивал имя своей спутницы. Позади полыхала огнем добрая половина оазиса. И вдруг перед ним спасительный яркий луч автомобильных фар прорезал дымовую завесу. Он услышал, как его зовут по имени. Саида затащила его на заднее сиденье внедорожника, который ее шоферу удалось вовремя провести на территорию через задние ворота. Кашляя, задыхаясь и почти ослепнув от едкого дыма, с подпаленными волосами и тлеющими угольками под воротничком рубашки, он почувствовал, как мощный внедорожник срывается с места. Дорогу впереди перегородили горящие бревна — стволы пальм. Водитель подал назад, обогнул здание, пронесся по цветочным клумбам, объехал фонтан — только резина задымилась, — не глядя на гостей отеля, пытавшихся остановить его автомобиль, свернул в полыхающую огнем аллею, обогнал бегущих в панике людей — те бросились врассыпную, — с треском раздавил брошенные твердые чемоданы и вырвался через арку ворот с территории резорт-отеля. Бесконечным караваном англичане, подобно древним израильтянам, тянулись по прямой как стрела дороге, волоча за собой багаж, отбрасывая неверные тени на песок, отливающий огненным цветом. Прейзинг промчался мимо них в мощном и надежном внедорожнике, прижавшись измазанным сажей лицом к стеклу и пытаясь в отсветах полыхающего пожара отыскать среди беженцев свою спутницу. Долго еще смотрел он в заднее окошко на адский пожар, озаривший пустыню мерцающим светом, окрасивший небеса огненными всполохами.

VII

Водитель Саиды вел внедорожник с выключенными фарами сквозь лунную ночь. Черная лента асфальта отчетливо выделялась на фоне светлого песка. Потом свернули с шоссе. По узкой щебеночной дороге ехали, включив огни. В конусе дальнего света фар вдруг да и возникал какой-нибудь перепуганный зверь с горящими глазами, и Прейзингу казалось, будто эти глаза видят его насквозь, проникают в самую глубь его существа, где навечно сохранятся кровавые сцены. Но зверь, вскинув задние лапы, пропадал в темноте пустыни, оставлял его наедине с двумя безмолвными спутниками. Почти незаметно менялся ландшафт. Песок и щебень уступали место древним скалам. Дорога шла вверх крутым серпантином. Защищенные, будто скрытые в материнской утробе, безосколочным стеклом, кремового цвета алькантарой и полированной обшивкой из ценных пород дерева, под чистым звездным небом пересекли они суровое нагорье. Он окончательно утратил чувство времени. Пустыня сменилась густой растительностью.