Весна
Шрифт:
Последняя открытка, которую он отправил Пэдди, была с облаками. Он отправил ее летом с выставки в Королевской академии. Пошел туда, поскольку там выставлялась художница, нравившаяся Пэдди: у Пэдди была книга с кучей потерянных фотографий, которые художница находила на блошиных рынках или в лавках старьевщиков. Фотографии были то очень хорошими, то просто заурядными, то убийственно плохими, смазанными или снятыми под ужасными ракурсами – люди, места, машины, животные, деревья, улицы, бетонные здания, нередко вещи, о которых нельзя и подумать, что кто-то мог счесть их достойными фотографирования.
Художница опубликовала их отдельной книгой, оказав им
Женщина в зимней одежде, в бурном веселье повалившаяся на стену в снегу. Сердитый мужчина рядом с забором, поломанным толстой веткой, возле поврежденного ветром дерева с приставленной к нему лестницей. Женщина с попугаем, сидящим у нее на ладони в дачном саду, две другие наблюдают – одна за столом, другая в окне дома сзади. Собака, стоящая под аркой воды из шланга, освещенной солнцем. Крупный мужчина и маленький ребенок, улыбающиеся в камеру, сидя в катамаране на пруду с лодками. Красная бабочка с расправленными крыльями, лежащая на снегу.
Когда он увидел имя этой художницы на афишах по всему городу, – в то лето у нее почему-то одновременно открылось несколько выставок в крупных лондонских галереях, – он решил сходить на одну, чтобы удивить Пэдди тем, что догадался это сделать, хоть ему и не велели.
Он показал билетерше свой билет (дорогой).
Толкнул распашную дверь.
В зале галереи пахло всем новеньким, и стены были почти сплошь увешаны картинами с облаками. Они были нарисованы белым мелом на черных грифельных досках.
Но работа, перед которой он остановился как вкопанный, представляла собой картину с горой во всю стену, тоже мелом на грифельной доске – такую огромную, что стена превратилась в гору, а гора – в некую стену. По картине с горой навстречу каждому, кто на нее смотрел, спускалась лавина – лавина, замиравшая всего на секунду, чтобы всякий, кто ее увидел, успел это осмыслить.
Небо над горными вершинами было таким черным, что казалось новым определением черноты.
Когда он там остановился, то, на что он смотрел, перестало быть мелом на грифельной доске, перестало быть изображением горы. Оно стало чем-то жутким, зримым.
Я хуею, – сказал он.
Рядом с ним стояла девушка.
И я хуею, – сказала она.
Куда нам бежать? – сказал он.
Они переглянулись, испуганно рассмеялись, покачали друг другу головами.
Но потом он отступил от горного пейзажа и снова обвел взглядом другие работы в зале, и картины с облаками на стенах, выполненные в той же технике, что и гора, вызвали к жизни что-то еще, но это дошло до него лишь позже, когда он покинул зал и вышел из галереи на улицу.
Они освободили пространство для дыхания – вблизи чего-то, захватывающего дух. После них реальные облака над Лондоном казались уже другими – тем, что можно было воспринимать как пространство для дыхания. Что-то произошло и со зданиями под ними, с транспортом, с тем, как пересекались дороги, с тем, как люди проходили мимо друг друга на улице, – все стало частью конструкции, которая не знала о том, что она конструкция, но в то же время была ею.
Он сел на ступеньки у черного хода в галерею и перевернул открытку с горой. Тасита Дин, «Письмо из Монтафона», 2017, мел
20
Тасита Дин (р. 1965) – современная британская художница, с 2000 г. живет в Берлине.
Потом он передумал.
Засунул открытку с горой в задний карман.
Взамен он подписал самую большую и длинную открытку, которую купил, – одну из трех взаимосвязанных, но отдельных картин с растущей массой облаков. На этой открытке картины производили вместе впечатление движущихся и в то же время неподвижных, словно окна, кадров. Эта ей понравится. Тасита Дин, «Благослови нашу Европу», триптих, 2018, распыленный мел, гуашь и угольный карандаш, грифельные доски, 122x151,5 см; 122x160,5 см; 122x151,5 см. Дорогая Пэдди, весть с облаков. Отлично провожу время. Жаль, тебя нет.
Он наклеил две марки первого класса, иначе бы ей пришлось доплачивать, и поспешил на почтамт у Пиккадилли, чтобы успеть до последней выемки и открытка пришла уже завтра.
Сейчас он сидит за столом у себя в задней комнате.
Сентябрь.
Пэдди уже истлела в земле.
Он смотрит на только что отправленное письмо. В поле «тема» так и осталось история о…
(Моя самая любимая открытка – вот эта, – сказала ему Пэдди пару лет назад, показав фотографию моста в Риме.
А, эта, – сказал он. – Да, помню.
Она зачитала, что он написал на обороте:
Дорогая Пэдди, мой отец весь в слезах, потому что старик, который обычно играет на саксофоне на этом мосту, с маленьким кустарным тентом над головой, прикрепленным к плечам, словно дополнительный инструмент в экипировке человека-оркестра, будто тень тоже должна быть его частью, одним из инструментов в жаркой стране, исчез в этом году вместе с тентом и всем остальным, а вместо него какой-то другой мужик гораздо моложе лабает через усилок на отстойной гитаре. Иногда и вообще никто не играет. Мой отец – старый сентиментальный дурак. Но об этом ты уже знаешь. Каждый день он заставляет меня ходить и проверять этот мост – не вернулся ли саксофонист. Не считая этого, отлично провожу время. Жаль, тебя нет.
Знаешь, я храню их все, – сказала она. – Сижу иногда и читаю одну за другой. Или тасую и по одной сдаю. Как гадание по картам Таро – каким будет день.)
История о… Ричарду интересно, что теперь станет со всеми этими открытками от их воображаемого ребенка.
Мусорный контейнер.
Он пожимает плечами.
Пока он думает над этим, во входящих появляется письмо.
Тема: Ответ: церемония прощания с нашей матерью
Дорогой Ричард
нам очень жаль но на церемонии будут выступать только близкие родственники. Передадим ваше предложение о стихотворении спасибо но у нас уже и так оч насыщенная программа. Намечается оч особенный день. С радостью ждем вас в пт, снп Дермот и Патрик Хил.