Весна

Лутс Оскар

– Я провожу тебя.

– Не надо. Я и сама дойду. Иди домой.

– Значит, ждать тебя в понедельник утром?

– Делай как хочешь.

– Ну хорошо, я буду ждать. И мы опять будем всегда вместе ходить, да?

– Там видно будет.

– Ну, до свидания.

– До свидания! Сколько же раз ты будешь прощаться?

Арно проходит мимо ивы и задумчиво глядит на верхушку огромного дерева. Ива – ему друг. Скоро этот старый друг оденет праздничный наряд и станет горделиво покачивать ветвями тихими летними ночами листочки, шелестя, будут рассказывать сказку о том, как однажды…

– На, бабушка, учись ты тоже, – говорит Арно, придя

домой бросает узелок с книгами на стол.

– Ну, где мне… Уж и глаза не те, чтоб учиться. Да и что мне с премудростью этой делать.

– Что делать, ну… Да разве…

Арно хочет снять пальто, он уже взялся обеими руками за полы, но вдруг поднимает глаза к потолку и застывает на месте, как изваяние.

Удалось ли ему снова завоевать Тээле?

XX

Воскресный день, после полудня. В комнату едва доносится от даленный звон колокола, тихий и жалобный, как колыбельная песня Да это и есть колыбельная песня, кто-то уснул вечным сном. Кто-то ушел туда, где с ним не случится больше ничего – ни хорошего, ми плохого, где и сам он уже не в состоянии ничего изменить к лучшему. Поздно! Быть может, осталось у него немало незавершенных дел, быть может, кто-нибудь не успел еще попросить у него прощения за обиды, причиненные ему. Кто знает? Кто знает, кто у кого в долгу. Ясно одно: лучше самому с грустью покинуть этот мир, чем огорчать других. Искупить вину, пока еще не поздно… Ибо тот, кто приходит за нами и уводит нас отсюда, не ждет. Среди наших житейских забот или радостей он кладет руку нам на плечо и говорит: „Пойдем! Время, которое было тебе отмерено, истекло“.

Время истекло… И никогда больше не вернется.

Он приближается к нам с каждым ударом маятника, он, может быть, и сейчас уже стоит рядом и простирает над нами руки, как бы отделяя нас от жизни. Кто знает…

С сияющим взором вступил в жизнь юноша. Он пришел словно на бесконечный праздник веселья. Сколько счастья и радости у него впереди! И как все это достижимо! Стоит только повернуться, протянуть руку.

Но случилось совсем не то, чего он ждал. Чьи-то черные крылья заслонили спет солнца, и чей-то голос изрек:

– Из этого кубка тебе не суждено испить. Уйдем отсюда! Бомм-бомм, бомм-бомм…

Ох, как грустно сейчас Арно! Безотчетная тоска гнетет душу. И эта тишина кругом, и этот мерный звон – бомм-бомм – какую щемящую боль льют они в сердце! Как будто становится жаль кого-то… Жаль Куслапа, жаль Тыниссона, Лесту…

И сам он так одинок, всеми покинут! Ему хотелось бы куда-то пойти, быть к кому-то бесконечно добрым, всегда быть подле него, все ему отдать, ничего себе не оставив. Принести кому-то радость… Так, чтобы тому, неведомому, было хорошо-хорошо… Тогда и у него, Арно, тоже стало бы светло на душе.

Арно пробует заняться уроками, но сегодня почему-то ничего у него не ладится. Он читает одну страницу за другой, но в памяти не остается ни единого слова. И раньше с учением было трудновато, а сегодня все попытки и вовсе кажутся напрасными.

Что же теперь будет? Да ничего, просто завтра он пойдет в школу и опять не будет знать уроков; ведь в последнее время это стало обыденным явлением.

Вначале все поражались, как это такой умный мальчик, как Тали, может чего-нибудь не знать; но затем свыклись и с этим, и с еще более крупными его промахами, и теперь никого уже не удивляет, что он не готовит уроков. Удивляются только тогда, когда он, словно очнувшись от сна, начинает вдруг быстро и горячо что-нибудь объяснять. Тогда кажется, будто он многое знает, и из его странной речи, пересыпанной забавными сравнениями, ребятам запоминается немало слов и оборотов,

которые заставляют их задуматься; они потом еще долго повторяют все это в разговоре. Но случается это с ним очень редко, и сразу после таких вспышек он опять погружается в странное оцепенение, так что даже Тоотс кажется более понятливым, чем он. Тоотс отвечает на каждый вопрос, хотя и выпаливает иногда совсем не то, что нужно, а Тали как будто и не слышит, о чем его спрашивают.

Арно поднимается из-за стола, потягивается и задумчиво выглядывает во двор. До чего прекрасен этот весенний день! Солнечные лучи так и манят Арно. Каждый луч кажется живым существом, которое видит и слышит все, что делается на свете. О, если бы можно было с ними поговорить! Да пожалуй, говорить и не нужно – они ведь сейчас сами зовут его. Они ничего не говорят, но Арно знает – они зовут его.

Книги? Учение? Нет у него охоты заниматься. Да в конце концов, хватит времени и на уроки. Арно надевает пальто и выходит во двор. Несколько минут он стоит у дверей, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух; потом усаживается на скамью у порога и глядит вдаль. Там, вдали, как будто еще больше солнца и света, чем здесь, на дворе. Снега с каждым часом становится все меньше, он тает словно пена, обнажая чернеющую землю.

Уйти бы туда, далеко-далеко, посмотреть, как иссякают последние силы зимы, послушать журчание ручейка и пение птиц, возвещающее о наступлении новой, весенней поры.

Арно поднимается, выходит за ворота и после недолгого раздумья направляется по проселку к шоссейной дороге. Голова у него тяжелая, во всем теле странная усталость; у него появляется вдруг такое чувство, будто это не он, Арно, проходит сейчас вдоль березняка, а кто-то другой. Не успев отдать себе отчет, как он сюда попал, он оказывается возле кладбища.

Там сейчас кого-то хоронят. Человек десять стоят вокруг могилы и поют псалмы. Громкий, ясный голос подсказывает слова песни. Земля и камешки с шорохом сыплются на только что опущенный в могилу гроб. У ворот на привязи стоят лошади и жуют сено.

„Блаженны почившие в боге“, – читает Арно на каменном столбе кладбищенских ворот. Затем он подходит к кучке людей, провожавших покойника, и снимает фуражку; он удивляется, видя, что мужики, зарывающие могилу, уже надели шапки. Пастор и кистер ушли.

Пускай она почиет с миром, Мы будем слезы лить о ней…

Это произносит седобородый старик. Лицо его при этом не меняет своего выражения, но по впалым щекам текут слезы, медленно капая на засаленный молитвенник. Жалобно и тягуче поют женщины, лишь изредка слышатся в хоре низкие мужские голоса. У могилы, прислонившись к березе, громко рыдает пожилая женщина. Рядом с ней всхлипывает мальчонка, закутанный в большой материн платок. Сестренка его, правда, унеслась на небо, но ему так хотелось бы, чтоб она оставалась здесь, с ним.

С голубого неба смотрит на землю солнце и, словно прощаясь с усопшей, льет лучи на ее могилу. Еще голые деревья грустно покачивают ветвями, как бы спрашивая: „Наступает весна – почему же ты, дитя, покидаешь этот мир? Весна и ты – вы обе молоды, почему же ты уходишь? Ты так ждала свою подругу – весну, тебе так хотелось поиграть на лугу и на песочке, а теперь ты уходишь?“

Седой старик по-прежнему читает один стих за другим, перелистывая дрожащей рукой страницы молитвенника. Молитвенник – его опора в тяжелые минуты жизни, и когда он молится, ему кажется, будто что-то еще связывает его с дорогой покойницей. Замолкнет пение – и оборвется и эта последняя ниточка.