Веснозапев
Шрифт:
После трудов праведных сам от удовольствия крякнул: эвон какое жилище-то распрекрасное! А вокруг черемуха молодая вверх кустится, черная смородина кислинкой напахивает, костяничник устилает тенистые прогалинки между чистоствольными березами. А вблизи смуглые сосенки приподняли мохнатые шубейки. Не жизнь, а лечебница.
Натопается барсучина за светлолицую летнюю ноченьку и дремлет, прохлаждается у себя в спаленке. Доволен он и сладкой мякотью клубники на солнечной релке, и горьковатыми корешками, и шмелиными сотами, и мясистыми грибами. Их-то барсук на валежину подвяливать
Посапывает во сне отшельник-барсук, а у заветной валежины красная зверушка крутится. Распушила хвостик и быстро-быстро лапками грибки перебирает. И получше да посуше тащит к сухому в полберезы пню: тут у нее два дупла имеются. Птах лесных выселила и сама заняла высотную гостиницу. Ниже склад сделала, а повыше — теплое гнездышко.
Выберется часом барсук в туалет и подвернет к валежине. А там белочка проказничает. Ох, врасплох ее он застал!
Укатится горячее лето, и вспыхнут леса закатными красками. Изойдут они лиственным дождем, заметут тропки барсучьи и опустевшую валежину. Все реже станет видеться с барсуком белочка. А под белые мухи тот и вовсе беспробудно заснет. Разве что в оттепель вылезет изредка поразмяться да надышаться свежинкой. Тогда и увидит белочку, ставшую сизо-голубой. Поцокает та ему приветственно из дупла, скользнет вниз и попрыгает к сосенкам. Грибы-то грибами, а шишки — наипервейшее кушанье.
Коли белочка тут, значит спокой в лесу. Оглянется барсук по сторонам и не спеша полезет обратно.
ЧАЙКА
Как-то ниже бывшей деревни Осокиной, а на крутом яру остались по перепаханным усадьбам коряжистые тополины да редкие кусты черемухи и сирени, на моих глазах дважды взбудоражила ночную глубь омута матерая щука. И потому в следующий приезд, прежде чем подняться по течению реки Барневки, я задержался у переката наловить пескарей для живцов.
Переката здесь могло и не быть, если бы не начатая кем-то плотина. Видать, когда-то брались за нее рьяно: берега соединила бетонированная «подкова», а рядом с ней изрядно понавалили бутового камня. Уровень воды и не столь высок, но достаточный, чтобы забурлить в камнях и образовать на излучине песчаную отмель и неглубокую с воронками ямину. Тут и обжились пескари. Стоило поплавку заплыть на яминку с переката, как сразу же он заныривал и на крючке бился радужно-пятнистым веретенцем усатый пескарик.
Я до того увлекся добычливо-безотказным клевом, что и щука позабылась, и азарт охватил, как бывало в детстве. Да и никто не отвлекал меня, кроме низко кружившей озерной чайки. Она вертелась выше меня, жадно прослеживая каждого выловленного пескаря. Потом надоело ей глядеть, как человек таскает и таскает себе рыбешку, и чайка села на крутолобую бутину посреди реки.
Краем глаза я видел: чайка бегала по камню и косилась на быстро-бурливые струи, где у дна беспечно роились стайки пескарят. Их там много, однако недоступны они как мне с удочкой, так и чайке. Попробуй-ка с лету упасть меж острых камней и ухватить рыбку… А пескари чувствовали это и простодушно держались
— Что, дразнят они? Видит око, да клюв неймет! — подмигнул я чайке, и она, словно поняв человеческую речь, засуетилась на бутине и резко-досадно закричала.
Есть с чего расстраиваться птице: слева дядя какой-то хворостиной одного за другим выкидывает из воды пескарей, у нее под носом столько рыбы, а не подступишься к ней. Оно и смешно смотреть, как до хрипоты надрывается чайка — я и посмеялся над незадачливой рыбачкой, однако и жаль опрятно-белую, красивую на лету птицу. Коли не летит отсюда, стало быть не здорова она, кем-нибудь подбита-ушиблена. А вдруг чайка уже пробовала промышлять среди камней и сшиблась с ними грудью?
В котелке пескари кишели, замутняя воду песчинками из своего нутра, и вспомнилась тогда щука. Не только для нее предостаточно живцов, а вообще столько щук в Барневке нету, если выделить на каждую по паре пескарей. Что я жадный, что ли?! Запустил руку в котелок и давай кидать рыбешку подальше на берег. Чайка кивала головой в такт падавшим пескарям, затем вспорхнула с камня и начала быстро собирать их из травы.
Пока вытаскивал следующего пескаря, чайка управилась с моим угощением, засучила лапками и опять затянула хрипловатое:
— Киаа, киаа, ке, кек!
Получалось что-то вроде того: кидай, кидай еще, еще…
— Пожалуйста, кушай на здоровье! — бросил чайке еще несколько пескарей. И тут же спохватился: забавляюсь с пескарями и чайку угощаю, а время к вечеру. Щучка, небось, обойдется без моих живцов, отужинает сама зубастая, и напрасно стану ее заманивать на жерлицы.
Смотал удочки, закинул мешок на спину и поднялся на берег от переката. Чайка отлетела опять на камень и замолчала. Ну, кажись, насытилась? Захватил из котелка еще с пяток рыбинок и бросил на песок. Собрала ли их чайка — некогда было ждать, заторопился к омуту…
Веселая ловля щук заманила меня на Барневку и остаток лета рыбачил я только на ней. Но уже не просто из любопытства начинал с переката, где постоянно поджидала меня на бутине голодная чайка. Лишь подворачивал со степи к речке, она с криком снималась и пролетала над яминой. Облетит и усядется на камень. Приходилось кормить вначале ее и уже после запасать живцов.
За нахлебницу я не считал чайку: множество раз доводилось наблюдать не грачей, а стаи летящих чаек следом за тракторами на пашне. И мыши, и все-все, что выворачивали плуга, — подбиралось чайками. Значит, и они вносили свою посильную долю в урожай хлеба.
…В сентябре одолели меня разные заботы, и на речку приехал тогда, когда Барневку «схватило» льдом, только меж камней и пробивались жилки воды. Но не паслись пескари и не сидела на бутине чайка. Да об эту пору они отлетают из наших мест.
Пусто и голо на речке, лишь ветер трепал с еле уловимым медным звоном уцелевшие на талинах сморщенные листики. «А чайка-то, поди, ждала-поджидала», — неожиданно затосковал я.
Стоял у переката и не заметил, когда пригнал ветер холодную тучу и она осыпала меня и землю первым, отчего-то солоноватым снежком.