Вестник и Весна народов
Шрифт:
— Но под этой мягкостью, словно стена. Так я по началу думала, а потом поняла, что это не стена, это основание. Это его убеждения, представление и понятия о мире. Чтобы я не спросила, он всегда знает ответ, на политику, искусство, погоду, музыку, соседей по губернии, что модно в Петербурге, что модно и интересно в Париже, чем живет Лондон, — Софья ударила по воздуху ребром ладони, — так не бывает. Даже заменяя его с телефоном под боком, я не понимаю, как он знает все. Хуже того, он никогда не спит.
Воронцов подавился чаем.
— Это как?
—
— Какие мелочи? — Воронцов нахмурился. Он как отец хотел для дочери счастья и все эти годы думал, что счастье она и получила. Ту свободу которую хотела, того авантюрного мужа, которого ждала и о котором читала в запрещённых романах Дюма.
— Да самые простые: вкусные блюда, пошлые анекдоты на балах, музыка и картины. Он открыл художественную академию, только для того, чтобы слушать музыку и смотреть на картины.
— Ну позволь, это же совершенно нормально. Так каждый делает, — Воронцов вспомнил многочисленные похода в театр или на балет.
— Для тебя, да и для всех нас, это целое событие! Событие, которое несёт сакральный смысл, возможность пообщаться с людьми, похвастаться, найти друзей, — объясняла Софья, — но не для Вадима. Для него это еще одна возможность поработать, при этом приятно послушав музыку. Где я вижу живого человека, он словно видит все риски и выгоды для дела. Для него все, все мы, просто функции.
Софья руками начала показывать в воздух, словно представляя людей:
— Вот светлейший князь воронцов, у него есть хорошая дочь, и он целый генерал-губернатор, а вот мэр города Мариуполь, он не такой богатый и значимый, вот император всероссийский, он, он пока недосягаемый.
— Ну, — немного растерялся Михаил Семенович, — он же не машина, как эти его паровозы, должно же быть что-то человеческое?
— Я даже не знаю. Он словно делает все, что не касается работы потому что так надо, а не потому, что он так хочет. Вот например съездить куда-нибудь по России с дочками, так он заранее все расчетает, когда мы примерно устанем от Мариуполя, когда ему будет удобно. Даже поездка в Оренбург на похороны Бориса Владимирович, Вадим словно заранее рассчитал, сколько ему осталось на свете жить и освободил место в графике для поездки. А этот его поход? Так я же видела, как он договаривался и готовился еще годы назад. Его ничего не волнует кроме работы, — Софья в бессилии повесила голову.
— Доченька, милая, что же такое ты говоришь? Я же вижу, как он о тебе заботиться, — Михаил Семенович подошел к Софье и поцеловал в щеку, — а как души не чает в Машеньке и Дашеньке. Они же такие умненьки, красивенькие, прям лучшее
У Софьи дёрнулись плечи.
— То есть, ты считаешь, что я не умная, а Вадим не красивый?
Воронцов деловито развел руки.
— Ну раз вы не пошли в меня, то хоть внучки.
— Ах, батюшка, ну вы и старый жук! — хитро и беззлобно улыбнулась Софья и встала.
— Ну вот не надо! Как с внучками остаюсь, так сразу себя молодым чувствую! — попятился от дочки Воронцов.
— Ну раз не старый, то сможешь убежать! — и она бросилась за отцом по кабинету.
Они оба хохотали, пока Софья не поймала отца в объятия.
— Ой, — схватилась она за живот.
— Что такое? — сразу насторожился Михаил Семенович.
— Пинаются.
— Иди отдохни, я может и старый, но тебе сейчас точно бегать не нужно, — опомнился Воронцов, — а с работой я и сам разберусь.
***
11 января 1846 года. Англия. Лондон
Уголь изменил туманный альбион. Уголь стал частью быта, проникнув в праздники. Его дарили детям на рождество за плохое поведение, первый гость в новом году, должен был приходить с углем в кармане.
Под влиянием угля, туман на альбионе превратился в дым. Раньше, жители Лондона избегали только Темзу, захламлённую помоями и нечистотами, отчего дышать рядом становилось невозможно. Уголь же только добавил веселья, добавив в туман коричневый, красно-желтый и зелёные цвета. Плотность тумана дошла до такой степени, что люди, которые сидели в театре на задних рядах не видели представления.
Из-за постоянной работы заводов и топки каминов Лондон постоянно находился во мраке. Люди не видели друг друга на расстоянии больше нескольких метров, а любая белая одежда пачкалась моментально.
Тем страннее выглядела пара дам, гулявших по вечернему Лондону. Одна, темненькая и во всем черном. В высоких кожаных сапогах под длинным платьем, с зонтом в руках и с шубкой на плечах. Другая же чуть ли не в летнем воздушном платье абсолютно белом, с бледной кожей и светлыми волосами. Облаку так понравились человеческие зонты, что она завела и себе один, тоже белый.
При чем шли они посреди густого белого облака тумана, защищавшего их от невыносимого запаха и черных потоков дыма. Своеобразная стена чистоты.
— Слышала, что в палате лордов, хотят отменить хлебный закон? — спросила Облако и повернулась к Белле.
— Да, теперь из России к нам повезут хлеб и может Ирландию меньше будут обдирать. Но ты не просто так спросила?
Белла еще старалась понять собеседницу, разгадать этот ребус. К сожалению, но с женщинами из высшего света у нее пока не складывались доверительные отношения. Скорее ее успехи в делах, отпугивали консервативных кляч, а у воительниц за права женщин вызывали приступы неконтролируемой зависти. С Облаком же было проще, она просто не воспринимала Беллу как равную. И что бы Белла не сделала бы, то ее никогда бы такой не приняли.