Вестники весны. Мифы двенадцати миров.
Шрифт:
– После твоей уборки только больше грязи становится! Ты хотя бы раз воду меняла? – привязалась к Дэйкири мать Эленхета.
По мнению девочки, менять воду, которая через три отжатия тряпки снова запачкается – лишняя трата времени.
– Можно я лучше на охоту пойду с отцом?
– Дэйкири, скажи, пожалуйста, зачем мужчине такая жена, которая умеет охотиться, но не умеет убираться?
– Кому в здравом уме приспичит мыть стены?!
– Спасибо, дорогая! А кому в здравом уме понадобишься ты? Охотиться и без тебя смогут, а готовить и убирать дом кто
Дэйкири не ответила и шмякнула тряпку в ведро так, что вода хлынула во все стороны.
Сжала челюсти и исподлобья уставилась на мать Эленхету.
– Девочка должна быть хорошей хозяйкой! Опрятной и ухоженной. – Мать схватилась за живот и опёрлась о стену.
– Девке двенадцать лет! – она уже обращалась к потолку. – А ведёт себя как мальчишка! И за что мне досталась такая обуза? Разве я многого прошу?! И так за тебя всё сёстры делают. Посмотри на Хеллу! Вот у кого проблем с женихами не будет! Загляденье, а не невеста! А ты?! Такой дурной пример Инги!
Дэйкири развернулась на пятках, слёзы обиды затопили глаза. Она бросилась прочь по лазу, даже не одев, выскочила на улицу. Налетела на Лилёк, споткнулась. Алекс, дремавший с лопатой в руках, отшатнулся от Дэйкири, и та, не останавливаясь, ни на кого не глядя, побежала в сторону реки.
Меркитасиха всё ещё не вскрылась от ледяного забвения. Тишина. Дэйкири, разогретая гневом, сидела на мосточке для стирки и таращилась в никуда.
– Как меня угораздило родиться женщиной?
Величественные ели на том берегу молчали. Им дела не было до глупых переживаний маленькой девочки. Дэйкири отломила льдину, нависавшую на краю моста, размахнулась и с силой бросила её в середину реки. Та едва слышно провалилась в снежную шубу, укрывавшую спящую воду.
Заскрипел снег. Кто-то спускался по нетоптаной тропе к мосточку. Дэйкири не обернулась. Она узнала отяжелевшую походку.
Мать прошла по мосту и накинула на девочку доху. Встала рядом. Дэйкири подняла голову и поглядела ей в лицо. Они молчали. Ни та, ни другая не признавали себя виновными в ссоре, не спешили извиняться и, обнимаясь, плакать друг у друга на плече. В племени ийрат было не принято делиться чувствами и обсуждать переживания.
Мать Эленхета постояла на мостике, так и не обронив ни слова, развернулась и направилась вверх в деревню.
Дэйкири пропихнула руки в рукава, накинула капюшон. Тут же стало теплее. Посидела, обдумывая произошедшее, и снова обратилась к деревьям:
– Что ж, вернусь, домою стену.
Природа молчала, синие ели не собирались влиять на её решение.
– Ла-а-адно, так и быть, воду тоже поменяю.
Алекс. Деревня Меркитасиха.
Нас с Девочкой отправили стричь овец в одну из дальних комнат норы.
Соплежуйка Лилёк пускала пузыри из слюней и, счастливая, намазывала бараний помёт на стенку деревянного загончика. Я вздохнул. Не имело смысла что-то говорить этой дурочке. В её дырявой голове информация не зацеплялась ни на миг.
– Теперь оближи пальцы, Лилёк, –
Я посмотрел на неё, приподняв брови. Дикарка коварно улыбнулась и продолжила методично стричь барана.
Вечерело. В норе становилось сумрачно. Я вспомнил, что давно не посылал сигнал бедствия. Да зачем? Всё равно его никто не услышит.
– Что ты возишься с этой сопливой? К третьей весне её убьют и принесут в жертву богам.
Рука непроизвольно дёрнулась, и я выпустил шерсть.
– Что? Она же ничего вам не сделала!
– Ну… Может, хочешь сам стать жертвой вместо неё? – хмыкнула Девочка.
Я заткнулся и уставился в пол. Дикари превзошли сами себя в культурном уровне. Принести разумное существо в жертву несуществующим богам!
Впрочем, какая мне разница? Пусть делают, что хотят. Лишь бы меня не трогали.
Я вернулся к мучению овечки. Одной рукой ухватился за шерсть, второй попытался ровно срезать кудрявую шубу. Прерывать срезаемое полотно нельзя, но, как назло, рука тряслась – пальцы затекли и стёрлись от тяжёлых ножниц. Овечка грустно поглядела мне в глаза. Я подумал о Лилёк. Когда её будут убивать дикари, а она даже не поймёт, что происходит. И? Это нормально?
– Ну поплачь сюда, неженка. – Девочка похлопала по своему «дружескому» плечу.
Я врубил музыку в ухе и, не глядя на дикарку, сосредоточился на шерсти.
Утром мы с Девочкой шли к бабуле. По дороге дикарка остановилась, повела носом и резко развернулась. Оказалось, за нами увязалась Лилёк.
– Что ей надо? – спросила у меня Девочка, как будто я мог прочесть мысли мелкой.
– Лилёк, ты чего?!
Дурёха шла босая по снегу в одном платьице. Её дремлющий взгляд порхал по облакам, а в руках была неизменная соломенная кукла.
Пришлось вернуть Соплежуйку в нору.
Но замков на дверях дикарских домов не водилось, и через несколько минут Лилёк снова ползла за нами по снегу на всех четырёх.
– Нужно одеть её, – я обратился к Девочке.
– Зачем? Хочет ползти полуголая – пусть ползёт. – Девочка сплюнула.
– Она заболеет.
– И?
Я разозлился. Будто мне не безразлично, будет Лилёк здорова или нет?
– Дай шубу. У вас с сёстрами наверняка есть те, из которых вы выросли.
Девочка закатила глаза, но всё-таки вернулась в нору и нашла в отдалённых комнатах старую доху. Я напялил её на Лилёк. Шуба оказалась длинной и волочилась по земле. Малявка напоминала забавную обезьянку, но хотя бы не мёрзла.
Так, втроём, мы и отправились к бабуле.
Дурочка-Лилёк отстала на полдороги, и когда я обернулся, то обнаружил, что она за нами больше не идёт.
– Хватит! Ничего не случится с твоей дебилкой. Найдём на обратном пути. – Девочка схватила меня за рукав и потащила вперёд.
Сегодня бабуля принарядилась – на голове у неё красовался странный обруч со свисающими по бокам металлическими кругляшками. Она что-то вышивала, а увидев нас, подняла голову и улыбнулась.
Без особого интереса я спросил: