Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа

Мартьянов Андрей Леонидович

«Злодей» подъехал к сарацину и старику, спешился, бросив поводья услужливо засуетившемуся чужестранцу, и сэр Мишель услышал его слова, сказанные резким гортанным голосом:

— Ну, рассказал он что-нибудь?

— Молчит, собака! — с сильным восточным акцентом ответил сарацин. — Говорит, что не знает. Врёт!

Черноволосый рыцарь приблизился к старцу и заговорил с ним, не в пример восточному дикарю, вежливо и куртуазно:

— Послушай, святой отец, мы не желаем тебе ничего плохого — не станет добрый христианин и воин Креста причинять вред служителю Божьему.

Ответь только, где находится Дамир, который, как мне точно известно, жил у тебя. Где он?

— Святой отец… — пробормотал сэр Мишель. — Господи, да это же отшельник Колумбан. Как я сразу не разглядел! Что надо этому рыцарю от благочестивого пустынника?

— Про Дамира какого-то спрашивает — шепнул Гунтер.

Послышался тихий, чуть надтреснутый старческий голос:

— Я не представляю где сейчас пребывает неверный, которого я лечил и выхаживал по доброте своей, следуя христианскому долгу. Третьего назад он ушёл прочь, едва почувствовал силу и вернувшееся здоровье.

— Неужели он не сказал тебе, куда уходит? — с притворным удивлением спросил рыцарь.

— Нет, — был ответ святого Колумбана.

— И не беседовал с тобой ни о чём?

— Нам, приверженцам противоположных учений, не о чем было разговаривать, кроме насущного.

Рыцаря стала раздражать кроткая непоколебимость святого, он, с трудом сдерживая желание ударить старика, оскалил зубы, сильно выдающиеся вперёд, и сдавленным, дрожащим от ярости голосом проговорил:

— Послушай, святой отец! Рыцарское благородство и христианское благочестие не позволяет мне принять более крутые меры, чтобы вытянуть из тебя правду, но терпение моё не безгранично. Мои спутники, «неверные», как ты выразился, с радостью убьют тебя, стоит мне только приказать.

Священник улыбнулся уголком рта и насмешливо сказал:

— На то они и неверные, сын мой! И ты зря связался с ними. Настанет час, когда они предадут тебя жестокой смерти, ибо не существует для сарацин понятий чести, благородства и милосердия, которые сейчас борются в твоей душе с бессильной злобой. Говорю тебе, я не знаю куда делся твой слуга. Поверь и отпусти с миром. Не бери смертного греха на свою душу.

— Я не нуждаюсь в твоих советах, Колумбан! — довольно резко сказал рыцарь в чернёной кольчуге. — Дамир исчез. Последний, кто видел его — ты. Поэтому я и спрашиваю тебя. Пойми, я более не в состоянии задерживаться в этих местах и искать своего слугу! Меня ждут в Англии, и дела не терпят отлагательств! Не смей лгать, ибо ложь — тоже тяжкий грех!

— Не думай, что я поддамся на твою жалкую уловку, — усмехнулся Колумбан. — Не ложь, но лжесвидетельство тяжкий грех. Я старше и мудрее тебя, ты должен верить моим словам без сомнений, тем более, что мои разум и душа всецело принадлежат Господу.

— Вот-вот, — злорадно сверкнул глазами рыцарь. — Ты должен был отдать неверного на суд Божий!

Сэр Мишель откинулся к стволу и закрыл глаза.

— Я, кажется, знаю, о ком идёт речь, — медленно проговорил он. — О том сарацине, которого вчера в деревне вешали.

— Ты уверен? — недоверчиво спросил Гунтер.

— Точно. Пора вмешаться.

Чувствую, что этот рыцарь не страдает избытком благородства.

И прежде, чем Гунтер успел обдумать, стоит ли впутываться в непонятную историю или нет, сэр Мишель вышел из-за дерева и уверенной походкой подошёл к рыцарю в чёрном. Гунтер поспешил за ним.

Слегка поклонившись, как подобало этикету, сэр Мишель произнёс:

— Благородный сэр, чьё доброе имя мне пока неизвестно, не соизволите ли вы объяснить мне, что заставило вас столь невежливо обойтись с высокочтимым отцом Колумбаном?

Рыцарь резко обернулся, оглядел сэра Мишеля с ног до головы и, убедившись, что перед ним всего-навсего мальчишка с едва пробившимися усами, тем не менее тоже вежливо поклонился и, плохо скрывая иронию, ответил:

— Благородный сэр, чьё имя, несомненно доблестное, мне так же пока не ведомо, позвольте ответить вам, что причины, побудившие меня применить непозволительное ко святому отцу насилие, несомненно известны ему, и если он просветит меня относительно места пребывания одного человека, я не посмею больше отрывать почтенного отшельника от благочестивых размышлений.

Отец Колумбан, едва завидев Фармера-младшего сперва просиял, а потом, заметив, что ни у сына барона Александра, ни у его спутника нет оружия, снова впал в грех уныния.

Сэр Мишель представился, рыцарь ответил ему тем же, и Гунтер узнал, что опереточного злодея зовут Понтием Ломбардским.

— Не удостоит ли меня благородный сэр Понтий чести узнать, что именно он жаждет услышать от святого отца Колумбана, и не могу ли я сколь-нибудь помочь доблестному рыцарю в его несомненно благородном желании?

Гунтер видел, что сэр Понтий больше желает дать сэру Мишелю хороший подзатыльник и пинок под зад, чтобы не задавал лишних вопросов, да пресловутый этикет не позволяет. Оскалив свои кроличьи зубы в вежливой ухмылке, сэр Понтий отвечал:

— Думаю вряд ли тебе известно, благородный сэр Мишель, шевалье де Фармер, где находится человек, которого мы ищем.

— А если известно? — сэр Мишель склонил голову на бок и лукаво прищурился. — Уж не тот ли это сарацин, что болтается сейчас на суку в Сен-Рикье, возле церкви святого Томаса? — и, не давая сэру Понтию опомниться, продолжил: — Ломбардский, Ломбардский… слышал я это имя. Ты часом не родственник герцогу Ломбардскому?

— Его сводный брат, — процедил сэр Понтий сквозь зубы. — А какое до этого дело благородному шевалье де Фармеру?

— Сводный? — переспросил сэр Мишель. — Бастард, значит… Ну-ну!

Едва сэр Мишель произнёс эти слова, как разъярённый, побледневший от бешенства Понтий выхватил копьё из рук стоявшего рядом сарацина, бывшего, судя по всему, его оруженосцем, и упёр в грудь нормандцу.

— Не соизволит ли… благородный сэр катиться своей дорогой и не вмешиваться в дела взрослых! — прорычал сэр Понтий. — И вообще, кто посвятил тебя, недоноска, в рыцари и не брешешь ли ты о своей принадлежности к высокому рыцарскому сану, являясь на самом деле деревенским ублюдком, наслушавшимся баллад и стащившим у своего сюзерена кольчугу?