Весы змея
Шрифт:
Когда Ульдиссиан дошёл до него, старший советник снова склонил голову. Ульдиссиан кивнул в ответ. Никто не говорил — словам уже не было места. Мендельн исподтишка наблюдал за лидером тораджанцев. Раонет сам по себе был интересным человеком; вокруг него парили призраки, но не было времени выяснить, родные то или враги. Важно было то, что их много; это свидетельствовало о сильной личности Раонета. Присоединись он к столь многим своим гражданам, выбравшим принять внутренний дар, Раонет, подозревал Мендельн, быстро бы стал одним из самых многообещающих учеников Ульдиссиана.
«И,
Толпа продолжала расступаться. Даже среди солдат выражения были смешанные. Некоторые источали недоверие, иные — любопытство.
«А нас станет больше, — осознал Мендельн. Наверняка Ульдиссиан тоже это знал. — Нас станет больше ещё до того, как мы оставим позади эту толпу». Некоторые улизнут ночью, чтобы попасть в лагерь за городскими стенами. Мендельн прикинул, что они не только восполнят сегодняшние потери, но приобретут в десять раз большее число людей.
— Так много, — пробормотал он.
— Да. Так много, — ответил Ульдиссиан. В этот миг, несмотря на все личные расхождения, братья всецело понимали друг друга. Они оба понимали рост того, что начал Ульдиссиан, понимали, что с каждым днём сообщество будет разрастаться.
И оба знали также, что всех этих прибавленных душ может оказаться недостаточно… Что каждый присутствующий здесь и каждый, кто придёт, в результате может просто умереть.
Глава четвёртая
В Пророке не было ни изъяна — во всяком случае, на вид. Он казался своим последователям таким юным, при этом его слова были мудрее слов любого из мудрых старцев. Его голос лился музыкой. На его молодом лице не было ни следа щетины, как у ребёнка. Те, кому выдавалась честь видеть его вблизи, уходили под впечатлением красивых, почти прекрасных черт, но при этом описания были различными в зависимости от их собственных предпочтений. Все сходились, правда, в том, что волосы, которые ниспадали на плечи, отливали золотом солнца, и что цвет глаз являл светящуюся смесь голубого и серебристого.
Он был тонок и славно сложен, как какой-нибудь акробат или танцор. Пророк двигался так, что даже холёная кошка ему бы позавидовала. Он был одет в серебристо-белую мантию Собора Света, ноги были обуты в сандалии.
Сейчас Пророк стоял во всём своём великолепии, только что окончив проповедь для более чем трёх тысяч рьяных паломников. Позади него хор из двух сотен певцов — фигурами и телами они были совершенны — пел завершающие хвальбы. Публика, как всегда, была в экстазе. Хотя у секты были отделения повсюду, поток новичков вперемешку с местными верующими, который тёк по направлению к собственно храму, отстоящему немного к северу от столицы, никогда не утихал. В конце концов, именно здесь жил сам Пророк. Здесь можно было услышать речи из его собственных уст.
«Я должен поработать над этим, — подумал он, принимая хвальбу от почитателей. — Каждый должен слышать
Он отложил эту идею на потом: его собственные чаяния витали сейчас очень далеко от текущих обстоятельств.
Рядом со смертным Ульдиссианом уль-Диомедом и его разношёрстными последователями, которые снова продолжили движение.
Когда он собрался сойти с помоста, дунули в длинные золотые рога. Хор сменил песнопение в знак его ухода, ни разу не допустив фальши ни в одной ноте. Он состоял из представителей всех сословий, всех рас, но в своей счастливой гармонии они мало отличались друг от друга.
Его встретили два его старших жреца, Гамюэль и Орис. У Орис волосы были забраны назад и, хотя на вид она годилась ему в бабушки, её выражение выдавало её влечение и любовь к нему. Пророк ещё помнил, что её овальное лицо когда-то давало фору любому молодому лицу из хора, но, как и певицы, жрица мало интересовала его и тогда, и теперь. Также его определённо не привлекала внешность любого из мужчин, в том числе широкоскулого Гамюэля. Нет, только одно существа — женского пола — было когда-то его страстью… И он предал её анафеме.
— Плодотворная, изумительная речь, как обычно, — проворковала Орис. Несмотря на её манеру с ним, она была одной из самых способных его служителей. Кроме того, Пророк вряд ли мог винить её за обожание. Она была всего лишь человеком, в то время как он был куда большим.
— Как ни устал я соглашаться с ней в этом вопросе, боюсь, что должен сделать это снова, о Великий! — добавил Гамюэль, низко кланяясь. Когда-то он был воином и был вполовину шире своего господина, но никто бы не спутал, кто из них представляет настоящую силу. Пророк выбрал для этого поста Гамюэля, потому что, пусть и самым отдалённым образом, этот смертный напоминал Пророку его истинную сущность.
— Это было хорошо, — признал их повелитель. По меркам жрецов все его речи были совершенством, но даже он вынужден был признать, что эта речь была чуть лучше многих предыдущих. Возможно, это было связано с текущими обстоятельствами; того положения дел, к которому он привык, вдруг не стало. По правде говоря, это одновременно разъярило… И вдохновило… Его.
— Чувствовалась смена настроения, когда ты заговорил о Триедином, — продолжала Орис, её рот скривился при произнесении последнего слова. — Ходят новые слухи о них и каком-то фанатике из региона ассенианцев.
— Да. Его имя — Ульдиссиан уль-Диомед. Он принёс много бед храму в Торадже. Очень скоро мы услышим об этом официальное известие.
Ни один из жрецов не выказал большого удивления, что это ему известно. Они оба пробыли здесь достаточно долго, чтобы понимать, что Пророк осведомлён о вещах, которые они даже не могли никогда представить. При этом они всё равно должны были доставлять ему отчёты — для проформы. Всегда имелся малюсенький шанс, что что-то могло от него ускользнуть.
Гамюэль покачал головой: