Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
И твердый голосок продолжил:
— Перед тобою, вечное небо, перед тобою, вечное море, перед вами, спутники капитана, я, просто девушка Мария, беру в мужья этого человека…
Дрогнуло дряхлое, источенное червем торедо тело “Летучего Голландца”. Посреди неподвижной бухты родилась огромная волна, медленно, двинулась, скручиваясь в гигантский водяной столб. Обнажилось каменистое дно, на котором бились, задыхаясь, пучеглазые рыбы. Смерч, поднимая на гребне корабль, вырастал к небу. Осыпанное клочьями пены судно замерло на мгновение. И распалось в прах… Рванул ветер и развеял “Летучий Голландец”…
Мария
Очнулась на колючем галечном берегу. Лежала неподвижно, боясь открыть глаза. Постепенно возвращалось ощущение тела — боль и холод. Мария застонала — больно, больно, больно… Правая рука совсем онемела. Мария попыталась пошевелить пальцами и не смогла — ее рука крепко сжимала другую руку, сильную, смуглую…
Рядом с девушкой, упав лицом на пеструю гальку, лежал капитан Ван-Страатен. Старая рана на голове кровоточила сквозь повязку.
Мария расцепила сведенные судорогой пальцы. Капитан вскрикнул и повернулся на спину. Солнечный свет ослепил его, он вскинул ладони к лицу. И вдруг резко сел, безумным взором обшаривая море. Потом вытянул трясущиеся пальцы, внимательно осмотрел их и спросил, едва шевеля запекшимися губами;
— Почему?!
И тогда Мария, не дрогнув, сказала ложь, которая одна только и была способна сейчас поднять на ноги капитана:
— Потому что я тебя люблю.
Впрочем, может быть, она произнесла пророчество.
Людмила Козинец
ВЕТЕР НАД ЯРОМ
Громницею 19 …
…Сидели на столах, болтали ногами и чесали языки. А что, спрашивается, еще прикажете делать в третьем часу промозглой зимней ночи? Конечно, возможны варианты, вплоть до самого неинтересного — мирно дрыхнуть в теплой постели и видеть сны. Но сегодня нам, увы, недоступно даже самое простое, самое глупое счастье.
19
Громница — восковая свечка в руке покойника, последняя свеча.
Весь телецентр, вся огромная стеклобетонная коробка, из которой еще не выветрился запах влажной штукатурки, утонул в тишине и мраке. Все наши коллеги — жнецы новостей, виртуозы рапидной съемки, корифеи монтажа и револьвер-мальчики, специалисты по добыванию “жареных фактов”, отсыпаются по своим уютным гнездам, предвкушая завтрашнее новогодие. А к нам судьба безжалостна: мы вольны помереть прямо тут от тяжелого отравления никотином, вольны взорваться от гудящего в крови кофе, но развлекательную новогоднюю программу мы сделать обязаны. И все.
Как всегда не хватило одного дня. Досадный счет мелких накладок пошел с ноября — одно к одному. И вот нам не хватило буквально одного дня! Это какой-то мистический закон: вечно недостает самую малость времени.
К третьему часу ночи мы просто выдохлись. Записали шесть рулонов. Организовали, сняли, смонтировали. Наверняка мы это сделали неплохо — профессионалы все-таки, но более никто из нас уже не был способен
А уж автор сценария просто смотреть на нас всех не мог. Вон он сидит, разнесчастный, взъерошенный, голодный, съемочную группу ненавидит за варварское отношение к его гениальному тексту и смешно пытается заштопать два не-стыкующихся куска лихорадочно остроумными репликами. Это в третьем-то часу ночи. Оптимист.
Почему-то с нами кукует отбившаяся от своей звонкой стайки кордебалетная девочка. Нравимся мы ей, что ли… Сидит она на столе, ежится, зябнет… А и вправду холодно, дует из громадных темных окон немилосердно. Я машинально поднес ладонь к стеклу, кожу обожгло просочившейся струйкой метели.
Девочка похожа на сказочного эльфа — хрупкая, невесомая, и в довершение сходства посверкивают и шуршат на ней фантастические одежки, что-то вроде комбинезончика из мягкого полиэтилена. Объясняется же эта симпатичная одежка очень прозаически: предохраняет мышцы от переохлаждения.
Громницею в руке…
Операторам что, им не привыкать. А вот светотехник наш сдал. Сунул под голову телефонную книгу и отключился. Толковый парень, вон как световую пушку соорудил. А лазеры? Я такое только в зарубежных видеоклипах раньше видел. Развесил полотнища призрачного зеленоватого света, а потом сворачивал их по любой оси, рассыпал колдовской пургой, завивал спиралью. Шеф посмотрел, покивал, лазеров попугался, потом попривык и велел светотехнику поверх фона “расписать мотивчиками в народном стиле”. Художник выругался и ушел от греха. А наш повелитель люксов и люменов возражать не стал, отнял у секретарши шефа альбом вышивок и в два счета изобразил “мотивчики”.
Если у режиссера сегодня не будет инфаркта, то к утру он неминуемо умрет от истощения. Буфет-то закрылся в пять часов… Добрая душа Вадик из музыкальной редакции оккупировал телефон и названивает любимым девушкам, отыскивая ненормальную, которая в глухую ночь согласится привезти сюда что-нибудь вроде куска хлеба. Жрать хочется невыносимо.
Нам удалось наконец развести по углам режиссера и автора сценария, после чего произвели ревизию наличных ресурсов. Негусто… На двенадцать человек — пачка вафель, пакетик леденцов “Кетти-Бос”, полкило мандаринов, плитка шоколада и… Вот это да! Четыре бутылки шампанского! Режиссер грозно надувает щеки, топорщит усы и требует голову нарушителя производственной дисциплины, который осмелился и ухитрился протащить в студию криминальный напиток. Кордебалетная девочка визжит и тоже требует оную голову, чтобы расцеловать. Происходит некоторое оживление. Начинаются поиски стаканов.
Что-то у нас сегодня народу многовато толчется. А впрочем, не рассчитывали ведь так допоздна засидеться. А куда теперь? Холодно, противно, метет… Метро давно закрыто, такси в нашем глухом углу чуть ли не на окраине города не сразу поймаешь. По телефону заказать? Ну, пришлют через час. Минут сорок я буду добираться на свой Левый берег, заплачу рублей семь за сомнительное удовольствие побриться дома и выпить чашку кофе, после чего мне тут же придется бежать к первой электричке. Пересидим как-нибудь. А отоспимся уж в новогоднюю ночь.