Ветер отчаянных надежд
Шрифт:
Бакинский снова берёт удочку и сматывает леску, чтобы закинуть опять. Между нами воцаряется такая удивительная тишина: лишь сопение сынишки, звук рассекаемого леской воздуха, пение птиц, шум воды, скрип дерева. И я любуюсь природой.
– Полина, как получилось, что вы воспитываете ребёнка одна? – внезапно спрашивает он, и я с горечью думаю, что мужчина даже не вспомнил меня. – Извините, если лезу не в своё дело.
– Так сложились обстоятельства. Мы не могли остаться вместе… с его отцом… Да и о беременности я узнала
– То есть он даже не знает о ребёнке?
– Да. Я никогда не стала бы его искать. И никогда не планировала рассказывать.
– Он обидел вас?
– Вы даже не представляете насколько, – горько усмехаюсь я. – И вы правы, это не та тема, которую я хотела бы когда-либо обсуждать.
Он сматывает удочку и садится напротив. Накрывает мою руку своей и заглядывает в мои глаза.
– Мне очень жаль, – говорит он.
Я не понимаю, знает он или нет. Вспомнил или ещё на пути к этому?
– Мне очень жаль, Полина, – продолжает он. – Что вам пришлось остаться один на один с этими трудностями. Нелегко в одиночку растить ребёнка. Я вас понимаю.
Не вспомнил, – с облегчением думаю я и вежливо улыбаюсь мужчине. Это к лучшему. Если мне станет совсем невмоготу, я подыщу другое место поблизости. Я слышала, что новый шеф не планирует задерживаться на месте, максимум, полгода, и фирма будет перепродана. Надеюсь, он не вспомнит. А я переживу. Раз смогла пережить произошедшее, то и это недоразумение переживу.
Бакинский сжимает мою руку, и я знаю, что должна испытывать отвращение, страх, ужас, но… не испытываю. Знаю, что он чудовище. Знаю, что должна держаться от него как можно дальше, бежать как можно быстрее, но не хочу. Самой себе не понимаю, как объяснить это чувство, эту потребность. Просто не хочу. И всё.
Если есть фантомная боль, должно же быть и фантомное удовольствие? Потому что я слишком реально помню, как плавились мои внутренности рядом с ним, как умело он скручивал меня в узел и взрывал на миллиарды частиц, чтобы собрать заново, склеить своим вязким семенем.
Я ненормальная. Не иначе. Потому что его прикосновение не вызывает у меня отвращения. А совсем наоборот.
И именно знание, как приятно он может мне сделать, подстёгивает меня ещё больше. Неужели я на самом деле могу размышлять об этом? Реально?
А он и не размышляет. Словно всё для себя решил. Приближается неминуемо. Смотрит в мои глаза. Я должна бояться его. Но не боюсь. Предвкушаю. Внутри – всё напряжено. Сковано. Скомкано. Томится в ожидании. И облегчается в тот миг, когда мужчина касается моих губ.
Его язык вторгается в мой рот, и я задыхаюсь.
Я прислушиваюсь к собственным ощущениям. Думаю, что должен наступить момент, когда воспротивлюсь. Когда прекращу это. Но кроме чистого удовольствия не слышу ничего.
Ветер всё так же волнует водную гладь, треплет мои волосы, касается моего лица, остужая вспыхнувшие алым знаменем щёки. Птицы всё так же поют свои развесёлые лёгкие песни. Лодка всё так же покачивается на плавных волнах. Он всё тот же человек, кто причинил мне нестерпимую душевную боль. И я всё та же. Та, да не та. Были в той истории и другие нюансы. Были. И я не могу их отрицать.
Так же мягко, как и начал поцелуй, он его обрывает. Смотрит мне в глаза. Так же. Да не так. Вижу в его глазах что-то иное. Неуловимое. Кричащее. Манящее. И я, подобно мотыльку, хочу полететь на это пламя.
Он не говорит ни слова. Просто гребёт вёслами, глядя на меня. На мою тихую улыбку. На моё молчаливое маленькое женское счастье. И пусть я опалю крылья по самое основание, но впервые за прошедшие шесть лет я чувствую себя живой.
14. Николай
На берегу я забираю спящего Лёшку из рук Полины, и мы идём к нашему корпусу. Она кутается в плед и улыбается. Меня согревает её улыбка. Потому что я знаю, что её вызвало. Мой поцелуй.
Не смог сдержаться. Да и не хотел. Боялся её реакции, но рискнул. И остался доволен. Полина – золото. Отзывчивая. Мягкая. Нежная. Целовать её – сплошное удовольствие. Просто целовать. Сминать мягкие податливые губы. Чувствовать бархатистую нежность её рта. Ощущать горячую шершавую влажность языка. Без искушающего намёка на продолжение.
У самого корпуса Лёшка просыпается, и вместо номера мы идём на обед.
– Я хочу макароны с котлетой и десерт, – говорит мой внук, вызывая у меня сдавленный смешок.
И, конечно, я заказываю рожки с котлетами и мороженое. Полина удивлённо смотрит на меня.
– Мы трапезничали вчера поздним вечером, пока ты спала. – признаюсь ей, и она хмурится. – Лёшка пришёл ко мне, хотел есть. Мы поужинали, я почитал сказку и уложил его спать, отнёс в твою кровать и всё.
В защитном жесте поднимаю руки. Она недовольна, понимаю. Закусывает пухлую губку. Морщится. И выдыхает.
– Спасибо, что позаботился о моём сыне, – говорит мне, – вчера я была… не в состоянии…