Ветер рвет паутину

Герчик Михаил Наумович

Тут Сокольского позвали, и он вышел. А я решил не писать. Думаю, придет завтра дядя Егор, попрошу его, пусть сходит в школу. А то пока письмо дойдет да пока его Веньке передадут… И домашнего адреса его я, как назло, не знал. Улица Коммунистическая, а вот какой дом, квартира?.. В голову как-то не приходило спросить.

Да… Вот лежу я, значит, и скучаю. В палате нас двое: я и Женя Багров. Он совсем еще маленький, лет десяти, черный, как галчонок. Женя, как и я, болел полиомиелитом, а потом тоже не мог ходить. Но только совсем недолго,

его быстро вылечили. И теперь он не сидит в палате ни минуты, бегает все время по клинике, и даже помогает сестрам записки и передачи разносить. Он еще чуть-чуть на левую ногу прихрамывает, но Федор Савельевич сказал, что это скоро пройдет и он будет совсем-совсем здоровым. Вот ведь как хорошо, а?

Мне повезло — и здесь моя кровать у окна. А за окном скверик, весь в снегу. Дорожки расчищены, а там, где были клумбы, настоящие сугробы. Ребятишки бабу лепят. Здоровую такую бабу! Снег мокрый, катается хорошо, вот они и лепят. Один ком на другой поставили, а третий никак не поднимут — высоко. Вот бы им помочь…

Тетя Даша книги принесла. Мои любимые. «Тимур и его команда», «Дети капитана Гранта». А мне читать не хочется. Качай-Болото вспоминаю, тебя, Митьку с Севкой. Вдруг слышу — шум на лестнице. А потом по коридору кто-то как припустит! Не иначе, Женька. «Ох и задаст ему сейчас тетя Даша за беготню», — думаю, а самому даже завидно немножко; Я бы, наверно, тоже так бегал, если б вылечился!

А топот к нашей палате приближается. Обрадовался я. С Женькой в шахматы сыграю, все веселее будет. Он хвастался, что здорово играет, всех здесь обыгрывает, даже взрослых. Сейчас проверим — я в санатории тоже был не последним шахматистом.

И вдруг открывается дверь, и в палату влетает… Ну, кто бы ты думала? Венька! Рыжий, растрепанный, а за ним халат по полу тянется. Как увидел он меня, как заорет:

— Сашка!

И ко мне. Схватил за плечи, трясет, а в глазах у него золотые искорки так и прыгают.

А следом за ним вошла тетя Даша. И прямо с порога строго сказала:

— Молодой человек, немедленно убирайтесь отсюда.

— Это почему? — как воробей, взъерошился Венька.

Тетя Даша всплеснула руками от возмущения и уперла кулаки в бока.

— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнула она. — Без разрешения ворвался в больницу, промчался по ней так, что задрожали стены, опрокинул в коридоре стол и после этого еще «почему»? Убирайтесь!

Она широко распахнула дверь и отошла, словно уступая Веньке дорогу.

— Да не опрокидывал я вашего стола, — взмолился Венька. — Чуть задел только. Я же не виноват, что вы его в самом проходе поставили.

Но тетя Даша молча показала ему на дверь.

Вот тебе раз!

— Тетя Даша, ну разрешите ему побыть, — попросил я. — Он больше не будет.

— Не буду, — мрачно подтвердил Венька.

Тетя Даша была неумолима.

— Вот я возьму да сейчас же вызову… дежурного врача, — сказала она, и лицо ее покрылось красными, пятнами. — Стыдно, молодой

человек! (Это Венька-то молодой человек!) Больница, между прочим, не стадион. И вообще, где вы взяли халат? Приемные часы давно окончены.

И смотрит на Веньку, прямо как на какого-нибудь жулика. А он стоит красный как рак и галстук свой за кончик дергает.

«Вот влип», — думаю я, а самому аж заплакать хочется. Выгонит она его сейчас, как пить дать выгонит! Сто лет не виделись, и даже поговорить не даст. А спорить нельзя: больница в самом деле не стадион, и на этот счет тетю Дашу не переспоришь.

— Иди, Веня, — говорю, — завтра придешь.

— И завтра не придет, — отрезала тетя Даша. — Хулиганам здесь делать нечего.

…Тетя Даша, тетя Даша, что вы такое говорите! Разве Венька хулиган? Я от этих слов чуть с кровати не свалился.

Не знаю, чего бы я ей от обиды наговорил, если б в это время в палату не зашел Федор Савельевич.

— Уже прибежал? — говорит он Веньке и улыбается. А потом поворачивается к тете Даше: — Это я приказал халат ему дать. Пусть приходит после обеда в любое время.

— Пусть приходит, — растерялась тетя Даша; — Я… ничего. Пожалуйста, Федор Савельевич… Только уж сами ему расскажите, как себя в клинике вести нужно, а меня от этого дела увольте.

Она неприязненно посмотрела на Веньку и вышла, сердито шурша накрахмаленным халатом.

Тогда профессор подошел к Веньке и положил ему руку на плечо.

— Слышал, что тетя Даша сказала? Заметил, что она в мягких тапочках ходит? Ну так запомни: здесь лежат больные люди. Им нужны тишина и покой. И если ты еще раз вздумаешь так греметь и орать…

— Никогда! — перебил его Венька. — Честное пионерское.

Я облегченно вздохнул.

Проговорили мы до самого вечера. Я рассказал Веньке о вас, о своей жизни в Качай-Болоте, он мне — о нашем классе.

Говорил он шепотом и время от времени испуганно оглядывался на дверь.

— А как ты узнал, что я уже вернулся? — спросил я.

Оказалось, что Федор Савельевич поехал за ним сам. Прямо из клиники. В школе он Веньку не застал, занятия уже окончились. Тогда профессор взял Венькин адрес, но его не было и дома. Разыскал он его в Доме пионеров и прямо оттуда привез в институт. Внизу профессор задержался, а Венька, подобрав полы длиннющего халата, помчался ко мне: Федор Савельевич еще по дороге сказал ему номер палаты.

…Дважды тетя Даша приоткрывала дверь и заглядывала к нам, а мы не могли наговориться. Наконец она принесла коробку со шприцами и ампулы и посмотрела на Веньку так, что он тут же начал собираться.

— Завтра приду, — шепнул он мне, а когда тетя Даша отвернулась, показал ей язык.

Назавтра Венька пришел вместе с Григорием Яковлевичем, нашим классным. Халат по-прежнему волочился за ним по полу, но шел он на цыпочках и вежливо поздоровался с тетей Дашей. Она не ответила, видно, никак не могла простить ему вчерашнее.