Ветер с океана
Шрифт:
И он снова уселся на поворотном стуле, то всматривался в освещенную люстрами палубу — на нее обрушивались пенные гребни валов, по ней перебегали, держась за леера, застрахованные тросами Шмыгов и Самохин с матросами, — то оборачивался к радиорубке. Сквозь неплотно пригнанную фанеру вторгалась буря, в легкие проникал не воздух, а воздушно-водяная смесь — Доброхотов ранами во рту болезненно ощущал соленый воздух. Радист то работал на ключе, то хватался за микрофон и, напрягая голос до крика, пытался ворваться в аварийный радиоканал:
— Я — «Ладога». Я — «Ладога». Терплю бедствие. Терплю бедствие. Нуждаюсь в срочной помощи.
Но приема не было, никто не отзывался. Доброхотов, понемногу отойдя от потрясения, думал о том, что из туго оплетенного узла несчастий выхода нет. Он ожидал новой беды. В том трюме, куда проникает вода, хранилась соль. В такую качку бочки не могло не разбить, соль не могла не просыпаться. А если бочки и не разобьет, то разворотит торопливо забондаренные крышки, этого наверняка не избежать. Соль сейчас смешивается с водой, осушительные помпы вскоре потянут не воду, а смесь воды с солью. И когда соль забьет трубы осушителей, траулеру придет конец. И надо будет думать уже не о том, чтобы бороться дальше за плавучесть судна, а только о последних, отчаянных мерах по спасению команды.
— Я — «Ладога», — отстукивал радист. — Терплю бедствие. Прием.
В рубке появился с трудом переводивший дыхание старпом. Повреждения были грознее, чем думали, — не только изломаны деревянные лючины на трюмной горловине, но и трещина появилась в трюме. Доброхотов снова прикрыл глаза, каменно молчал, покачиваясь на поворотном стуле. В нормальную погоду повреждения были не опасны — и лючины можно заменить, и на трещины в железных листах не так уж сложно наложить аварийные пластыри. В такую бурю и крохотное повреждение может обернуться катастрофой. Час бы относительного спокойствия, всего час — все удалось бы выправить, и «Ладога» с уверенностью противостояла бы буре. Если и есть у них еще час, то, может, лишь до гибели судна.
В рубку вбежал Шмыгов. Доброхотов вскочил со стула. Он и без объяснений знал, что несчастье, которое предвидел, совершилось.
— Помпы отказали, да?
Шмыгов кивнул головой. Он был очень бледен.
— Сколько даешь времени на сборы к Нептуну? Надо бы хоть чистые сорочки напялить.
Мрачная шутка капитана возвратила Шмыгову дар речи.
— С минуты на минуту остановятся вспомогачи, Борис Андреевич. А за ними — главный…
Доброхотов уже не раздумывал. Когда зальет главный двигатель, оседающее кормой судно станет безвольной мишенью для волн. И долго они с добычей церемониться не будут! Траулер надо было покидать.
И придя к такому решению, Доброхотов опять обрел и спокойствие, и утраченную было способность командовать. Он объявил шлюпочную тревогу, приказал экипажу выходить на ботдек в теплой одежде и спасательных нагрудниках. Стармеху велел прихватить побольше ветоши и бидоны с горючим, чтобы разжечь костер, приказал все буи, какие найдут, доставить наверх, связывать их, прикрепляться линями к связкам.
— Постараемся спустить шлюпки на воду, — сказал он помощникам. — Но в такую чертопогодину вряд ли удастся…
Он распоряжался спокойно, старался не забыть никакой мелочи, сейчас не представляющейся важной, но потом, в океане, на шлюпках или в воде, способной чем-то помочь. В архивах следственной комиссии, изучавшей впоследствии катастрофу у Ян-Майена, были приведены все последние распоряжения Доброхотова, и эксперты поражались их продуманности и полноте.
Он спустился
На верхней палубе штурман с матросами разводил костер в чане из камбуза, закрепленного между железными предметами. Ветошь, плававшая в солярке, вспыхивала легко, но буря вырывала тряпье, огненные птицы выбивались из чана и уносились. Вся команда вышла наверх, не было лишь стармеха с мотористом. Шмыгов сказал, что не покинет машинного отделения, пока работает главный двигатель, и убежал вниз.
Радист, привязавшись к трубе, давал световую телеграмму азбукой Морзе. От батарейки, спрятанной в кармане, шли два проводочка, одни был закреплен на лампочке, другой радист периодически смыкал с цокольком. Длинные и короткие вспышки озаряли грудь радиста. Доброхотов с безнадежностью оглянулся. Гигантские валы сузили простор до крохотной долинки между их белыми, покрытыми словно пенящимся снегом, склонами. Радист, трижды повторив передачу светом в одну сторону, повернулся вокруг трубы и стал сигналить в другую.
Доброхотов, позвав матросов, попытался отдать шлюпки за борт. Он десятки раз проделывал эту операцию на маневрах и учебных тревогах, дважды она удавалась ему в шторм. Одна шлюпка была разбита о борт судна, чуть ее приспустили, со шлюпбалок, вторую унесло во тьму.
Все совершилось, как опасался Доброхотов. Теперь мог помочь лишь надувной плотик и буи, которые с лихорадочной поспешностью скреплялись по три и по четыре. Через нижнюю палубу уже свободно перекатывались валы, так она осела. К оседанию добавился крен направо. Медлить нельзя было ни минуты. Доброхотов приказал покидать судно.
И в этот момент из тьмы вынеслась зеленая ракета и веером искр рассыпалась в вышине. На секунду окаменев, почти не дыша, погибающие следили, как она мчалась и угасала. А за первой из черноты вырвалась вторая, за ней третья…
У Доброхотова подогнулись ноги, он опустился на палубу, прижался лицом к аварийному лазу из машинного отделения. Даже надвигающаяся гибель не так потрясла его, как эта внезапно появившаяся помощь.
12
Капитан «Коршуна» Корней Прохорович Никишин, уходя от «Тунца», преследовал цель разумную и ясную. Буря надвигалась с северо-запада, «Коршун» удирал от нее на юг, отдаляя время встречи. А каждый час, выигранный до бури, даже каждая спокойная минута были важны Никишину: на палубе «Коршуна» громоздились вынутые из трюмов бочки с рыбой, он не собирался выбрасывать добычу вместе с тарой в море.
И получив сообщение, что приемка рыбы на плавбазе отменяется в связи с приближающимся циклоном, Никишин сразу выскочил из группки судов, где в ожидании провел почти сутки, и во всю прыть винта припустил по глянцевито-спокойной воде. На сдачу было доставлено семьдесят тонн отлично засоленной, аккуратно прошкеренной сельди, она вся шла высшим сортом — и до последней тонны должна была быть сохранена.
Никишин вызвал на аврал команду, отпустил в помощь и рулевого — у штурвала встал вахтенный штурман. Трюмы наполнялись быстро, быстро очищалась палуба. Но ураган приближался быстрей.