Ветер с океана
Шрифт:
Миша, играя, удивлялся и немного завидовал. Кузьму буря не занимала — не тревожила, не пугала, даже особенно не интересовала. Буря была где-то в стороне, это была ее собственная забота, куда мчаться и каким ревом реветь, его поглощала игра. Миша старался играть повнимательней, но не мог сосредоточиться. Он не так урагана самого страшился, как того, что выдаст свой страх. Плохие погоды перештормовывались пока хорошо, но ходить в большие качки было трудно — Кузьма, с кошачьей ловкостью несущийся по качающейся палубе, посмеивался над Мишиным ковыляньем. Степан в один из штормов показал Мише, как справляться с качкой: не пружинить ногу, которую несет вверх, а припадать на нее. Походка сразу
Вскоре качка стала такой, что игру пришлось оставить. Разговоры в салоне прекратились, буря заглушала все голоса. И Мише казалось, что всех его сил отныне хватает лишь на одно то, чтобы удержаться на месте. В иллюминаторе виднелся кипящий океан, вода была словно припорошена снегом, картина была такая, что ноги противно слабели и к горлу подкатывала дурнота. Миша старался вообразить себе, что происходит на открытой нижней палубе, на ботдеке, в океане — и содрогался. И он видел, что всем скверно, даже Кузьма притих — на кого Миша ни взглядывал, на всех лицах лежала зеленоватая бледность.
А затем пришло сообщение о бедствии с каким-то судном, молчание разорвалось спорами. Степан считал, что взывала о помощи «Ладога». Дрифмастер не верил, чтоб у аккуратнейшего Доброхотова произошла авария: «Даже мы скорей, но не Доброхотов», — твердил Колун. Споры оборвало новое распоряжение капитана: готовиться к выходу для спасения терпящих бедствие. В суматохе спешного надевания штормкостюмов, спасательных нагрудников, предохранительных поясов со страховочными линями, Миша вдруг словно исчез для себя: перестал всматриваться в себя, опасаться за себя. Была только буря и гибнущие люди, и он страшился, что они погибнут до того, как подоспеет помощь. Степан стоял у задраенного выхода на правый борт, ожидая сигнала выскакивать. На Степана чуть не наваливался телом Кузьма, за Кузьмой встал Миша.
И когда приказ на выход наконец раздался, Миша так рванулся вперед, что обогнал Кузьму. Ветер валил стеной, а когда добавился завал направо от волны, Мишу понесло на фальшборт, ударило о железо. Мимо, по-змеиному извиваясь, прополз, припадая к палубе, Кузьма, за ним пробирался, клонясь в три погибели, Колун. Миша попытался встать и снова повалился телом на планшир, натянувшийся линь удержал его от падения в воду. Теперь Миша приподнимался медленнее. Степан и Кузьма, оба впереди, высунули над планширом головы и осматривали море, он сделал так же. Обе палубные люстры были повернуты на море. Капитан с мостика стрелял ракетами — сумрачное сияние озаряло белый океан.
В свете люстр и ракет по пенной воде неслись бочки и ящики, связки буев. Миша увидел несколько кочанов капусты, доски, стоймя вылетавшие из подбрасывающей их волны, пустой спасательный круг, за ним другой.
— Люди! Люди! — закричал в мегафон капитан, нагибаясь над поручнями. — Боцман, справа по борту! Плывут на первый трюм двое!
Степан пополз на полубак, Миша за ним. До них донесся слабый крик: «Спасите!», затем показался человек, державшийся за буй. Траулер рванулся вперед. Степан с Кузьмой наклонились над фальшбортом, но тонущего пронесло назад. Мише удалось схватить его за воротник, подоспевший Шарутин сильным рывком взметнул человека наверх. Карнович дал задний ход, чтобы за кормой не пронесло двоих, плывших на связке буев. Степан метнул спасательный круг на лине, за ним другой. Оба круга опустились рядом с буями. Один из тонувших оттолкнулся от связки и ухватился за круг, товарищ его, то ли не умел плавать, то ли ослабел, но буев не отпустил. Первый, работая одними ногами, подтолкнул круг к буям: и второй судорожным рывком перебросил руки с буя на круг. Миша и Шарутин потащили круг с людьми.
Теперь уже было видно много плывущих людей. Одни держались на буях, другие ухватились за доски. К плывущим летели спасательные круги, их по-прежнему метал Степан: сзади его подпирал спиной к спине Миша, чтобы ветер не опрокинул. Буря, погубившая «Ладогу», теперь помогала спасать экипаж — «Бирюзу» несло на людей. Кузьма с отчаянной ловкостью и быстротой первый вскакивал и ухватывал подплывающих, ему мощными рывками помогал Шарутин. Они вытащили дрифмастера, у того было рассечено лицо, порезаны шея и рука. Одна волна сама вынесла на палубу старпома, он так бы и перелетел через палубу за борт, если бы Миша не ухватил его за ноги. Старпом плюхнулся на палубу, он был жив, лишь потерял сознание.
Молодой матрос без нагрудника, исступленно работая руками, сам плыл к «Бирюзе» и долго не хватал упавшего рядом круга, а когда заметил, то вцепился так неудачно, что втаскивать его на палубу пришлось не грудью, а спиной.
Он тоже свалился недвижимо, и, прочно заклиненный между трюмом и лебедкой, пронзительно тонким голосом, прорывающимся сквозь рев бури, продолжал кричать: «Спасите! Спасите!» Кузьма встряхнул его и потащил внутрь, только там обеспамятевший матрос пришел в себя.
Когда вытаскивали радиста, тот — уже на палубе — едва вторично не очутился в море. Одурев от радости, он вскочил на трюм и заплясал, надрываясь на всю мочь: «Спасен! Спасен!» Нахлынувшая волна понесла его на другой борт, и, если бы Степан не рванул его за руку, радисту пришел бы конец. Еще одного, механика, спасла шальная случайность. Его швырнуло наверх волной, и тоже, вероятно, перебросило бы через палубу, но сапог налету заклинило между тросом и шкивом. Механик выпал из подвешенного сапога на палубу, но волна уже пронеслась, и он с помощью двух матросов добрался в кубрик.
С подветренного борта больше никого не было видно. Капитан приказал переходить на другой борт, и сам перебрался на наветренное; крыло. Степан половину своих людей увел в шкафут, надстройка хорошо защищала от ветра и волн, а сам с другой группой разместился на полубаке за палубными механизмами.
Карнович снова стрелял из ракетницы, белые, зеленые, оранжевые ракеты все вышли, в ход пошли красные. Сияние озаряло уходящие белые волны. На склоне одной из волн Карнович увидел что-то темное, в бинокль он разглядел, что за доску ухватились трое. Степан и Кузьма метнули круги. Один из кругов оказался рядом с доской, и за него схватились все трое.
Капитан с мостика разглядел еще одного, цепляющего за буй. Он погнал траулер к новому пловцу. Вскоре можно было разобрать, что за буй держится Доброхотов. На лице капитана болтались обрывки повязки, спасательный нагрудник превратился в лохмотья, обеими руками Доброхотов вцепился в оплетку буя — на правом запястье висел портфель, — изредка импульсивно ударял ногами и снова замирал, всех сил, видимо, хватало лишь на то, чтобы не выпускать буя.
— Доброхотов! Доброхотов за бортом! — прокричал Карнович с мостика и подвернул судно ближе.
Степан метнул круг. Круг упал метрах в пяти от Доброхотова. Он повернул голову к кругу, но не решился проплыть разделявшие их несколько метров. Степан снова бросил круг, на этот раз тот упал совсем рядом, и Доброхотов перебросил; руки. Уцепился он одной левой рукой, а правой беспомощно водил по воде, пытаясь нащупать и не нащупывая круга.
— Держи меня! — крикнул Кузьма Мише и перегнулся на фальшборте. — Руку! Руку! — взревел Кузьма, пытаясь поймать беспомощно снующую правую руку капитана. — Руку дай!