Ветер в его сердце
Шрифт:
Стив бережно поднял глиняную фигурку и осторожно прижал ее к своей груди. От куклы отвалилось несколько крупиц высохшей глины, но в целом она осталась неповрежденной.
— Хватит нести ахинею, — заявил он.
Консуэла словно стала еще выше, а ее темные глаза полыхнули черным огнем.
Морагу тронул Коула за плечо.
— Стив… — начал он.
Но тот не обратил внимания на призыв шамана. Не отрывая глаз от незваной гостьи, Коул поднялся на ноги.
— Не надо было сначала выбрасывать вещь, а когда к ней проявил интерес кто-то другой, требовать ее назад.
— Я не выбрасывала ее. Просто отложила
Стив покачал головой:
— Мы оба прекрасно знаем, что это неправда. Ситала возникла как сосуд для воспоминаний, которые ты сочла никчемными. Проблема же заключается в том, что ты так долго пренебрегала ею, что в конце концов она стала чем-то иным. Так же, как и ты. Больше она тебе не принадлежит. Не принадлежит с тех самых пор, как ты «отложила ее в сторону».
— Да ты понятия не имеешь, что несешь! — вскричала Консуэла и протянула к Стиву руки. — Отдай мне фигурку, иначе я сначала разорву тебя пополам, а потом возьму ее сама.
— Я разговаривал с ней, — покачал головой Стив. — И слушал ее. Ты хоть раз так поступила? Ты вообще голос-то ее слышала? Ваши отношения для тебя всегда были улицей с односторонним движением — признай это.
— Убирайся, — присоединился Морагу. — Стив под защитой племени кикими и майнаво, что обитают в наших каньонах. Если поднимешь на него руку, начнешь кровную вражду, остановить которую тебе будет не по силам.
Воронова женщина презрительно рассмеялась.
— Дни великой магии давно миновали. Я не боюсь вас. Ваше племя выродилось, вы теперь лишь жалкое подобие того, чем некогда являлись ваши предки. И с какой это стати кузенам заботиться о каком-то пятипалом, чей срок жизни столь короток, что минует в мгновение ока?
— Не знаю, с какой стати. Почему бы тебе не спросить у них самих? — ответил шаман.
Лия так увлеклась перепалкой, что даже не заметила, как компания их значительно выросла. Лишь оглядевшись, она увидела, что вокруг собрались десятки существ и еще больше приближается со всех сторон. Некоторые являлись людьми — выглядели они как кикими, хотя и отличались более темной кожей и не такими широкими лицами. Другие были животными — койотами, птицами, ящерицами, кроликами… Кого там только не было! Но сильнее всего писательницу поразили те, кто не относился ни к первым, ни ко вторым. Они походили на ожившие картины Эгги — ошеломляющий строй фантастических созданий — наполовину людей, наполовину зверей. И все они, не издавая ни звука, внимательно смотрели на воронову женщину.
Изумленная видом всех этих новых зрителей, Лия на всякий случай подошла поближе к Стиву и Морагу.
Консуэла с усталым вздохом окинула взглядом сборище.
— Я явилась на ваш зов о помощи, — разразилась она речью, — и вот теперь мы здесь и вы смотрите на меня как на врага. Да как вы смеете поддерживать его? Он же пятипалый и заступается за других пятипалых, которые охотятся на вас и разрушают ваши жилища.
— Он хороший сосед и добрый друг всем нам, — раздался из толпы чей-то голос.
Лия не разглядела, кто говорил.
Консуэла покачала головой.
— Добрый друг не позволит Сэмми Быстрой Траве убивать вас из одного спортивного интереса, оставляя тела гнить в этих ваших драгоценных каньонах.
Тут вперед вышла рыжеволосая женщина. Из волос у нее торчали лисьи уши, а надо лбом возвышались небольшие оленьи рожки. Лия
— Стив всегда был честен с нами, — громко сказала рыжая женщина. — И он никогда не втирался к нам в доверие, прикидываясь кем-то другим.
— Да он же крадет часть меня! Тебе бы понравилось, если бы твою душу разорвали надвое и потом отняли половину?
— Это ты про ту половину, что сама же и выбросила? — снова подал голос Стив. — И я не краду ее у тебя. Я хочу дать ей тело, о котором она просила. Если тебе это не нравится — все вопросы к ней. Но я обещал ей помочь и сделаю это.
— Да кто же дорожит словом пятипалого? — ухмыльнулась Консуэла.
— Я дорожу, — ответил Коул. — Ситала получит свое тело. И точка.
— Я вырву у тебя сердце, — зашипела воронова женщина. — Отрежу язык и выскребу глаза, а твои кишки буду носить как ожерелье.
Лия содрогнулась от одного взгляда на косточки, что украшали волосы и платье Консуэлы.
— Но для этого ты должна быть живой, — послышался еще один женский голос.
Его обладательница вышла из толпы и направила на воронову женщину шестизарядный револьвер — старинное оружие, которое Лия видела только в ковбойских боевиках. Незнакомка выглядела древней старухой, но револьвер держала твердо.
— У меня нет повода для ссоры с тобой, — промолвила Консуэла.
— Какая жалость! Зато у меня он есть.
Воронова женщина сощурилась на старуху.
— Ты не посмеешь. Застрели меня — и развяжешь кровную вражду со всеми семьями корба.
Большим пальцем старуха взвела курок и процедила:
— Ты ошибаешься, дорогая!
3. Томас
Проснулся Томас поздно. Его выбросило из сна так внезапно, что он даже не сразу сообразил, что сидит дома на кровати, а не находится посреди сновиденческой пустыни. Во сне он снова оказался у тети Люси в ином мире — или в иное время. Или и в том и в другом вместе. Во сне это, строго говоря, значения не имеет. Он сидел за старым деревянным столом под раскидистыми ветвями мескитового дерева во дворе тетушки, а сама она хлопотала у глиняной печи: накладывала в миску щедрую порцию жаркого. Со своего места Томас чуял запах белой фасоли тепари, перца и говяжьих ребрышек, с добавленными чипотле и бог его знает какими еще загадочными приправами. На столе перед ним стояли блюдо со свежей кукурузной лепешкой и запотевший пузатый глиняный кувшин, со стенок которого медленно стекали крошечные капли воды. Нещадно палило солнце, над пустыней — над камнями, кустами и между кактусов — растекалось горячее марево.
— Ешь, — сказала тетя Люси, поставив перед Томасом миску с жарким. — А то, погляжу, маловато у тебя мяса на костях.
— Это же сон. Что изменится от того, что я здесь поем?
— Сон, — повторила она и медленно кивнула. — Ну да, конечно. Так тебе гораздо проще воспринять.
— Ты хочешь сказать, я здесь на самом деле?
— Ешь.
Томас машинально подчинился. Когда тетя Люси начинала говорить таким тоном — как, впрочем, и мать с Тетушкой, — спорить было бесполезно.
Жаркое, кстати, выдалось у нее на славу, матери такого в жизнь не приготовить — но этого Томас, естественно, ей никогда и ни за что не скажет. Лепешка вышла сыроватой, но не жирной, и буквально таяла во рту.