Ветхий Завет с улыбкой
Шрифт:
Преисподняя обнажена пред Богом, и нет покрывала ей. Он распростер север над пустотою, повесил землю ни на чем. Он заключает воды в облаках своих, и облако не расседается под ними.
Силою своею он волнует море и разумом своим сражает его дерзость.
И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал:
— Жив Бог, лишивший меня суда правого и огорчивший душу мою. Но доколе еще дыхание мое во мне и дух Божий в ноздрях моих, не скажут уста мои неправды, и язык мой не произнесет лжи!
Далек я от того, чтобы признать вас справедливыми.
Крепко
Враг мой будет, как нечестивец, и восстающий на меня, как беззаконник. Ибо какая надежда лицемеру, когда возьмет, когда исторгнет Бог душу его? Услышит ли Бог вопль его, когда придет на него беда? Будет ли он утешаться Вседержителем и призывать Бога во всякое время?
Возвещу вам, что в руке Божией, не скрою. Вот, все вы и сами видели. Так для чего вы столько пустословите?
Вот доля человеку беззаконному от Бога, и наследие, какое получают от Вседержителя притеснители.
Если умножаются сыновья беззаконного, то под меч! И потомки беззаконного не насытятся хлебом. Оставшихся по нем смерть низведет во гроб, и вдовы их не будут плакать.
Если он наберет кучи серебра, как праха, и наготовит одежд, как грязи, то он наготовит, а одеваться будет праведник, и серебро получит себе на долю беспорочный.
У серебра есть источная жила, и у золота место, где его плавят. Железо получается из земли, из камня выплавляется медь.
Но где премудрость обретается? И где место разума? Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых.
Бездна говорит: «Не во мне она», и море говорит: «Не у меня она». Не дается она за золото и не приобретается она за вес серебра. Не оценивается она ни драгоценным ониксом, ни сапфиром. А о кораллах и жемчуге и упоминать нечего.
Откуда же исходит премудрость? И где место разума?
Сокрыта она от очей всего живущего и от птиц небесных утаена. Бог знает путь ее, и он ведает место ее. Ибо он прозирает до концов земли и видит под всем небом. Когда назначал он устав дождю и путь для молнии громоносной, тогда он видел ее и явил ее, и сказал человеку: «Вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум.
И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал:
— О, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня, когда светильник его светил над головою моею, и я при свете его ходил среди тьмы! О, если бы я был, как был я во дни молодости моей, когда милость Вседержителя была над шатром моим, когда еще были дети мои вокруг меня, когда пути мои обливались молоком, и скала источала для меня ручьи елея!
Ведь тогда я выходил к воротам города и на площади ставил седалище свое. Юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли, князья удерживались от речи и персты полагали на уста свои, а голос знатных умолкал, и язык их прилипал к гортани их.
Ухо, слышавшее меня, ублажало меня, а око видевшее восхваляло
Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдовы доставлял я радость.
Я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия и увясло — головная повязка моя.
Я был глазами слепому и ногами хромому, отцом был я для нищих. И тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно. Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное.
И говорил я: «В гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок. Корень мой открыт для воды, и роса ночует на ветвях моих. Слава моя не стареет, лук мой крепок в руке моей».
Внимали мне и ожидали, и безмолвствовали при совете моем. После слов моих уже не рассуждали — речь моя капала на них.
Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои. И света лица моего они не помрачали.
Я назначал пути им и сидел во главе и жил, как царь, в кругу воинов, как утешитель плачущих.
А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих.
Бедностью и голодом истощенные, они убегают в степь безводную, мрачную и опустевшую, щиплют там зелень подле кустов, и ягоды можжевельника — хлеб их. Из общества изгоняют их, кричат на них, как на воров, чтобы жили они в рытвинах потоков, в ущельях земли и утесов.
Люди отверженные, люди без имени, отребье земли!
Их-то сделался я ныне песнью и пищею разговора их. Они гнушаются мною, удаляются от меня и не удерживаются плевать пред лицем моим. И все потому, что Бог развязал повод мой и поразил меня, а тогда и они сбросили с себя узду пред лицем моим.
Они пришли ко мне, как сквозь широкий пролом, с шумом бросились на меня. Ужасы устремились на меня. Как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако.
И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня. Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя.
С великим трудом снимается с меня одежда моя, даже края хитона моего жмут меня.
Бог бросил меня в грязь, и я стал, как прах и пепел.
И вот я стою и взываю к тебе! Ты же не внимаешь мне, ты только безучастно смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня. Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня.
За что эти деяния твои, достойные более Диавола нежели Бога!
Не плакал ли я о том, кто был в горе? Не скорбела ли душа моя о бедных?
И вот, когда я чаял добра от тебя, пришло от тебя зло. Когда ожидал света, пришла тьма…
Мои внутренности кипят и не перестают. Встретили меня дни печали… Я хожу почернелый, но не от солнца. Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара.
Я стал братом шакалам и другом страусам.
И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя — голосом плачевным.