Вьется нить
Шрифт:
Мирра тоже домашние дела делает быстро. И чем старше она становится, тем с большим усердием. Но испытывать от них удовольствие? Нет. Все ее усердие — от желания как можно скорее отделаться от докучных обязанностей. Хозяйство для Мирры — повседневная обуза, особенно с тех пор, как от нее отделилась Тамара. Мысли ее поглощены совсем другим. Институтом? Но миллионы женщин работают в институтах, и не только в институтах… Дочерью? Миллионы женщин знают, что маленький ребенок — маленькая забота, большой ребенок — большая забота, и все же…
Глубокая осень. Уходит год. Дальновидные люди покупают загодя поздравительные открытки, на
2
Как научный работник Мирра имела право на полуторамесячный отпуск. У ее деверя и невестки отпуск был еще больше. Каждый год они отдыхают вместе все у той же хозяйки в тесноватом, но тихом и чистом домике на Рижском взморье. Хозяйка их даже обедами кормила. Так о чем же еще мечтать? Тамара всячески старалась подогнать свой более короткий отпуск к тому же времени. Проводила с сынишкой несколько недель у моря, потом спокойно уезжала, оставив его на попечение обеих бабушек и деда.
В этот раз Тамара отправила своего восьмилетнего сына в пионерский лагерь, мужа проводила в Крым, а сама отпуска не взяла. Блюмы тоже остались на все лето в Москве, рискуя потерять на Рижском взморье свое тихое прибежище с ласковой хозяйкой. Одна Мирра не пренебрегла отпуском, но не в летние месяцы, а поздней осенью. И была теперь единственной вольной птицей в семье. Как выяснилось позже, они все могли бы спокойно отдохнуть в обычное время. Но Мирру все равно не удалось бы никуда вытащить. Оставить же ее с глазу на глаз с ее тревогой и лихорадочным возбуждением, усугублявшимся день ото дня от бесконечных «да» и «нет», от постоянной неопределенности — ее близкие не могли.
По утрам вольная птица в «болонье» вылетала из гнезда, не обращая внимания на дожди, которые заладили со зловредной настойчивостью, хотя уже никому не были нужны. Прошло три года с тех пор, как Мирре удалось добиться в Союзе художников решения о персональной выставке Ехиэла Блюма. Ей помогли в этом немногие помнившие его и сохранившие уважение к его таланту еще со времен Вхутемаса [19] . Ныне, на гребне успеха, увенчанные признанием, отмеченные званиями и наградами, эти люди не забыли, как останавливались когда-то, пораженные, перед работами Блюма на отчетных выставках института. И вот теперь, этой осенью, должна наконец состояться его посмертная выставка. По этой причине ни Блюмы, ни Тамара не хотели уезжать из Москвы. С волнением и участием следили они за неугомонными хлопотами Мирры, за ее перебежками от инстанции к инстанции. Блюмы, с их привычкой к математическим формулам, к точным, серьезно аргументированным истинам, только диву давались, почему Мирре надо столько доказывать и требовать. К счастью, они не знали, что ей, до сих пор не унижавшейся ни при каких обстоятельствах, приходится теперь не только доказывать и требовать, но и выступать в роли просительницы, хотя она и была убеждена, что
19
Высшие художественно-технические мастерские.
Не только изнуренное лицо Мирры тревожило ее близких. От них не укрылось и то, что в эти осенние месяцы Мирра будто предала забвению свое главное дело — науку под названием «генетика», в которую вложила немало сил. Это было совсем непостижимо. Хоть и сдержанное, старающееся не выдать себя ни взглядом, ни жестом, ни словом — нервное напряжение в доме нарастало.
На письменном столе Мирры появился пухлый блокнот-календарь. После дня суеты — а суета смолоду была чужда ее натуре, голодная — не хватало времени и терпения заскочить в кафе, — она приходила домой, проглатывала наскоро яичницу, запивала ее чашкой кофе, — и принималась за блокнот:
…Напомнить, чтобы своевременно расклеили афиши. Посмотреть сигнальный экземпляр каталога…
…Кто откроет выставку? Попросить Б. М. …
…Проверить, заказано ли хорошее стекло… Вдруг голубое… Все убьет…
«Напомнить», «проверить», «позвонить» — программа суеты.
Вряд ли посторонний взгляд мог бы разобраться в этой системе записей. Вот, например, 12 сентября: помечено, а потом энергично вычеркнуто: «Напомнить Е. А. о работах в музеях М., В., Б.». По всей вероятности, черта означала, что дело сделано и можно к нему не возвращаться. 14 сентября — «Почему не разосланы письма в музеи?» Вычеркнуто. 23 сентября: «Не потеряла ли Е. А. списки музейных работ? Добиться ответа». Под этим «добиться ответа» — нервная ломаная линия. Не вычеркнуто.
Неожиданно для себя Мирра в ту пятницу, с которой мы начали наш рассказ, зашла в антикварный магазин на Арбате. Почти каждый день в течение нескольких лет проходила мимо и ни разу не удосуживалась заглянуть. Почему — и сама не знала. Может быть, сказывалась инстинктивная неприязнь к загадочным субъектам, которые постоянно околачивались у входа в магазин? Вроде бы ничего особенного, люди как люди, но почему на их лицах общее выражение причастности к некоей тайне, отделяющее их от прочих смертных?..
Трудно сказать, что заставило Мирру именно в эту пятницу войти в антикварный магазин. Может быть, дождь, который, соскучившись размениваться на мелочи, вдруг припустил с таким азартом, что с косынки из того же материала, что и плащ, уже не редкие капли лениво стекали Мирре на нос, но хлынули целые потоки. Поглощенная своими заботами, Мирра, возможно, и на это не обратила бы внимания, но, видимо, сыграло свою роль и любопытство, которое пробудил в ней деверь.
Накануне Нохум вернулся с работы раньше, чем обычно, Мирра застала его на кухне погруженным в свои бумаги. Он поднял на нее глаза с виноватой улыбкой. Мирре не пришлось гадать о причине этого. «Прегрешение» Нохума висело на стене над его столиком.
— Да вот, рядом, в антикварном магазине купил… Не сердись… Это очень плохо, да?
Мирра минуту молча смотрела на композицию из красного и синего, сочно написанную маслом на маленьком холсте.
— Почему плохо? — отозвалась она. — Это писал даровитый человек. Мне нравится.
Нохум просиял:
— А я боялся вешать… Понимаешь, с тех пор как увезли работы Ехиэла, в доме как-то пусто стало. Я и подумал — пусть пока повисит. Всю жизнь я имею дело с абстракциями — будет одною больше.