Шрифт:
Умаир Теруме иввиено Те
Соишта, Соишме ...
(Утоли Печаль, приходящую в Тебе,
Из Света во Тьму...)
Погода, как на заказ стояла чудесная: на свежем весеннем небе ни облачка, темнеющий запад уже поблёскивал крохотными точками звёзд и дышал ароматной прохладой - точно звал за собой в просторные объятья улиц. Солнце жгуче-золотым потоком скользнуло по оконным стёклам, пока ещё холодное,
Геворг закрыл окно в крохотной ванной, и ещё раз глянул на себя в зеркало, поправляя воротник новой кожаной куртки. Смотрелось очень даже неплохо. Он сбрызнулся одеколоном и, наконец, отодвинул защёлку.
Отец перестал бушевать и понуро сидел на кухне, устремив печальный взгляд на постылый стакан кефира перед собой, уже три года заменявший ему спиртное. Услышав шум, он поднял голову и в очередной раз укоризненно вздохнул, глядя на сына:
– Геворг, это традиция, я прошу тебя, останься...
Молодой человек досадливо поморщился и с вызовом сунул ноги в тяжёлые полувоенные берцы.
– Я не собираюсь сидеть дома весь вечер только потому, что кому-то из наших предков пришло в голову называть этот день праздником!
– Сынок...
Отец тяжело поднялся на ноги, и на какое-то мгновение парню стало жаль дряхлого старика с объёмистым брюшком и костлявыми руками, но молодость звала за собой в город.
– Я вернусь поздно, не жди меня и ложись спать.
Геворг захлопнул за собой дверь, машинально ударил пальцем по крохотному колокольчику, висящему на двери, и протопал по ступеням вниз под тихое гудение металлического конуса.
Отец ещё некоторое время смотрел в спину удаляющемуся сыну через маленькое окно на кухне, а затем окунул большой палец в высокую серебряную рюмку и, вздохнув, поставил три красных точки на стекле.
Вечеринка удалась на славу, и поскольку в доме у Кожака было выпито, по меньшей мере, девять бутылок бренди, никто не смог сесть за руль, чтобы отвезти Геворга домой. Несколько приятелей Кожака, которым тоже было в сторону пригородного вокзала, вызвались проводить его, и маленькая компания выдвинулась в путь, разгоняя по пути кошек пустыми пивными банками.
Их маленький городок в такое время уже давно спал; тусклые оранжевые фонари только кое-где освещали улицы, а порой попадались места, совершенно погружённые в темноту стужей весенней ночи. Геворг в очередной раз похлопал себя руками по плечам, пытаясь согреться, и отогнал сон, лёгкой рысцой догоняя ушедших вперёд ребят. Они уже перешли на другую сторону улицы, освещённую чудом уцелевшим фонарём, когда он выскочил на середину дороги и замер, в одно мгновение поражённый мыслью, что на него мчатся два ярких огня.
Геворг стоял на месте и не мог пошевелиться, его ноги словно онемели и приросли к щербленному асфальту, а руки только и смогли, что вскинуться вверх и заслонить лицо.
Всё
Геворг уже знал, что его сбила машина, и практически ощущал хруст собственных коленей, в которые врезается бампер разогнанного до предельной скорости автомобиля. Но роковая секунда затягивалась, буквально выворачивая его наизнанку от нескончаемого чувства приближающегося ужаса.
Внезапно свет фар будто вспыхнул белым химическим заревом, утопив ночь в абсолютной чистоте. Две руки невесомо обняли его из-за спины и ледяным обручем прижали к чему-то твёрдому. Холодные мокрые губы ошеломляющим поцелуем впились в затылок и поползли по линии волос выше, к правому уху Геворга.
"Соишта, Соишме ..."- морозными иголочками прошелестел сухой надтреснутый голос, и сознание Геворга кануло в темноту боли.
– Эй, парень! Ну же, очнись, не вздумай тут помирать!
Геворг с трудом разлепил залитые спёкшейся кровью веки, и попытался повернуть голову; но оказалось, на одну только мысль об этом его тело решило отзываться симфоническим перезвоном боли.
Повсюду мерцал свет, и слышались голоса, кричащие что-то вслед удаляющейся машине; а где-то вдалеке начала мерно завывать сирена скорой.
– Давай, держись! Помощь уже близко!- всё повторял как заклинание склонившийся над Геворгом незнакомый парень, и зачем-то сжимал его ладонь.
Второй раз он очнулся уже в больнице, когда несколько санитаров сгружали его каталку на асфальт и неудачно тряхнули её. Боль снова прокатилась по всему телу, но на этот раз приглушённая, словно и не боль вовсе. Геворг понял, что ему дали сильное обезболивающее, и можно больше не отключаться, но на этом его возвращение в реальность закончилось.
***
– Умаир Теруме... Уммм маир Теруме... утоли печали, в тебе приходящие,- знакомые с детства, но давно позабытые слова гудели в воздухе, словно буддийский монах читал мантру низким вибрирующим голосом, или мохнатый шмель бился в стекло.
– Тише! Ты разбудишь его!- наконец не выдержало резкое сопрано.
– Уммм маир... Ничего не разбужу. Тебе просто нравится ворчать на меня всякий раз...
– Пшемек Сирумем! Ты можешь хотя бы перед кроватью сына вести себя достойно?! Он пережил ужасную аварию, и мы должны Бога благодарить, за то что он всё ещё с нами!
Геворг приоткрыл глаза и сквозь мутную пелену влаги, застилавшую взор, увидел сидящих рядом маму и отца.
Отец был мрачен как туча: тёмные глаза спрятались под нахмуренными бровями, а лоб сложился в несколько складок, не предвещая ничего хорошего. Но мать не собиралась отступать - она сжимала в руках серебряный крестик и вызывающе смотрела на своего бывшего мужа, в надежде, что тот её поддержит.
– Я не стану благодарить Его. Что бы Он ни сотворил - это благо для нас. А благодарить за одно, и хулить за другое - высшее лицемерие, Матильда.