Ветви Ихуа

Соловьев Александр Павлович

— Тот человек, что все придумал… он жил в вашей пещере, верно?

— Да, однажды Велимир ушел от повстанцев. Дождливой осенней ночью он добрался до нас и попросил убежища. Среди нас он и умер.

— Почему он покинул свои заводы, этот старик?

Руна пожала плечами:

— Должно быть, решил, что путь, по которому шел раньше, ошибочен.

— Как так? — Сигурда даже передернуло. — Струсил?

— Дядя Леон говорил, он раскаялся.

— В чем? Объясни толком.

— Сама не знаю.

— Но он жил среди вас!

— Да.

Дядя Леон разрешил ему. Велимир большей частью держался в стороне. Говорил мало. Как-то он сказал, что хоть в Большом Поселении и делают оружие, но земляне еще не скоро будут готовы к войне. Не при нашей жизни, понимаешь? Он считал, что воевать рано. Мой брат так не считал. Помню, брат спорил с ним, он хотел учиться у Велимира, но старик отказал ему.

— А ты? Почему не ушла… не попросилась с братом? То его изобретение… разве нельзя было его как-то поделить на двоих? Ты ведь тоже против терракотеров! Помнишь, ты сама говорила об этом на Шедаре.

— На двоих?.. Нет, никак… Не могла я с ним идти…. Из-за родных… их нельзя было оставлять…

— Эй, хватит меня дурачить, — вскипел Сигурд. — Не пойму, ты в Поселение хочешь или не хочешь? Ты сама себе противоречишь.

Она не ответила.

— Ага… кажется, дошло… — Сигурд притворился огорченным. — Большое Поселение — мечта любого алба. У тебя не было шансов попасть туда, но ты усвоила: повстанцы нуждаются в бигемах-гонцах. Вот ты и решила, что я для тебя буду не только средством передвижения, но и товаром, который можно будет обменять на жилье. Прекрасно! Помнится, ты называла этот товар «милым»?

Руна побледнела.

— Если бы я знала, как это объяснить… — голос ее срывался. — Дело в том, что албы из Поселения, они бывают жестоки друг к другу.

— Как это понимать?

— Ты сказал: мечта… Да, нас всех неудержимо тянет туда, но там совсем не сладко, как кажется…

— Выкладывай все, что знаешь, или я ухожу от тебя, — твердо сказал он. — Выбирай.

— Я пытаюсь собраться с мыслями, — пробормотала Руна. — Мне страшно… Там у них строгий порядок, режим… У них своя мораль. Ради выживания, ради науки… Например, когда становится тесно или голодно, они уменьшают количество людей.

— Как?

— Искусственным отбором.

— Точнее?

— Интеллект — он служит у них мерилом. Если ниже нормы — ты уже как бы не член общества.

— Ого-го…

Ему представилась толпа интеллектуалов-очкариков, сжигающая на костре своих отсталых соплеменников.

— Да уж, согласен. Жизнь там не мед. Что ж, видать, обществ без недостатков не бывает. Бигемы — они ведь тоже жестоки, но зато у них нет танков. А у албов они есть. Албы — единственная сила на всей земле, которая может противостоять проклятым терракотерам. Я прав?

— Нет, думаю, албы поселений куда безжалостнее, чем бигемы, — сказала Руна. — Только и это не все. Ты ведь знаешь, у албов нет религии, а без религии глубоко под землей долго не протянешь. Зато у них есть кое-что другое, оно заменяет

им вашего Спаро. Это психоделик, он действует на сознание, и… жители поселений делают его из себе подобных.

— То есть, как так?

— Прана… так они его называют, — сказала Руна. — Если надо сократить общину, проводят экспертизу. Тех, кто не дотягивает до нужной цифры, отправляют в специальную лабораторию. Там с ними что-то делают. Иногда их мучение длится несколько лет. Так всегда было, это тянется целые столетия. Все к этому привыкли, но если вдуматься…

— Твари, — выругался Сигурд. — Хуже болгарских гангстеров. Тьфу!

Дзендзелю пришлось цыкнуть на Зуброва: тот уже собирался пропустить через себя поток эмоций.

В голове, однако, не укладывалось, как можно создавать сложные машины и при этом превращать соплеменников в какую-то дрянь для получения удовольствия.

— Психоделики… что с ними делают?

— Их распределяют согласно заслугам. Но, в сущности, все их принимают. Даже дети. Только ренегаты полностью отказались от нее. Но их мало, и они далеко.

«Ладно, — снова стал убеждать себя Сигурд. — Это все равным счетом ничего не меняет. Пусть себе делают, что хотят, — хоть друг друга живьем лопают. Танки, танки, танки — вот все, что меня интересует».

— Думаешь, меня волнуют законы албов? Эй… — Он мрачно уставился на нее. — У меня есть резон туда идти. Но ты… Если тебе так страшно попасть в Большое Поселение, почему ты сама туда все время рвешься?

— Не знаю, — вздохнула Руна. — Должно быть, это ремень.

— Что?

— Мы привязаны к своим персолям, даже те, кто сроду не бывал в больших общинах. Так во всем мире. Если ты алб, обязан постоянно носить персоль. В нем все — патриотизм, самосознание, коллективное чувство… Мне трудно объяснить… это слишком сложно. Персоли в какой-то мере управляют нашими поступками.

— Как терракотеры — куклами?

— Не знаю. Это что-то другое.

— Ясно. — Сигурд невесело усмехнулся. — Почему ты не хочешь избавиться от него, как я от ошейника?

— Нет, Сиг. Вас привязывают к территориям, а мы привязаны к своей расе, к поселениям. Я могу снять его на время, этот ремень… Стоит отойти дальше, чем на пять шагов, и сердце остановится. В ремне моя задача, я не могу не выполнять ее, я всегда остаюсь албианкой. Даже живя среди бигемов или здесь, в Алгирске. Только ренегаты смогли от них избавиться.

— Кто такие? И ты не объяснила, почему раскаялся Велимир?

— Ренегаты… отделившиеся. Что-то вроде религиозной секты. Тоже занимаются наукой, но у них свое мировоззрение, они не хотят воевать.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Проклятие! — пробормотал Сигурд. — Албы… психи сумасшедшие… А ты! Ты эту гадость пробовала?

— Одно время мой дядя заставлял нас это делать. В особые праздники… Когда мы их проглатывали… — Она запнулась, потом быстро сказала: — Сигурд, я не хочу, чтобы ты от меня уходил.