Ветви Ихуа
Шрифт:
«Ну и дела…» — подумал Ханаран.
— Знаешь что, эдвайзор, — сказал он. — Ты должен был мне все это не так преподнести.
— Простите, сэр, но мне подумалось… — Пэш осекся, встретившись с мрачным взглядом Верховного.
— Весьма сомневаюсь, что ты вообще обдумываешь свои доклады заранее. Вот какое у меня впечатление складывается: ты — идиот!
Он сделал гримасу номер три, которой надлежало бояться всем без исключения. Когда-то Ханаран про себя называл ее «взглядом смерти».
— И из этого следует, что ты — потенциальный праноматериал, — сказал он, внимательно глядя на эдвайзора и пытаясь выцедить хоть каплю удовольствия из создавшейся ситуации.
— Помилуете, сэр, — пробормотал внезапно побледневший
— Проклятье, — вздохнул Ханаран. — Сам ты что об этом думаешь?
— Мне… мне кажется… — ожил Пэш, — этот бигем в самом деле пришел из… Мертвой Зоны…
Он прикусил язык, видимо, испугавшись своих слов.
— Что-то я подзабыл, ты в своей должности сколько уже служишь? — спросил Ханаран.
— Три месяца, пять дней, сэр.
— М-да, достаточно много, чтобы научиться извилинами шевелить. Пора с тобой что-то делать, пора… Ну, ладно. Прежде чем увижу этого чудесного бигема, вызовешь ко мне Куртца и начальника особого отдела. И пригласи господина Яглома.
Поль Маре из тех офицеров-штурмовиков, которых на тактических курсах называют рвачами или стервятниками, хотя на самом деле в душе он не таков. Просто от природы Поль старателен, и всякое дело любит выполнять на совесть. К тому же он сын героя — резидента Клода Маре, человека, погибшего при исполнении задания в Мертвой Зоне. К счастью Клод Маре успел посвятить сына в линию штурма. Когда отец передал десятилетнему Полю ментальное послание штурма, мальчик принял его как принимают имя или наследственное имущество.
В самом этом слове — «штурм» — он чувствовал вкус детства. Возведенное до культа его предками задолго до того, как Велимир пришел к власти и привнес в него новое, более вещественное значение, это громкое, благозвучное, но безликое, слово жило в нем не как военная задача или манифест к действиям, а как некая извечная и непреходящая духовная ценность. Поль никогда не связывал с понятием штурма реальной возможности избавления от пороков настоящего, от тесноты подземелий, от нехватки солнца и воздуха. Зато он видел в нем возможность самоопределения и носительства идеи. Именно так — он был штурмовиком от рождения и всю свою сознательную жизнь свято верил, что штурмовиком и умрет.
Но отблеск той же самой идеи, проявленный в чуть ином значении, — «повстанчестве» — странным образом от него ускользал. Когда кто-нибудь при нем начинал рассуждать о светлом будущем — о тех временах, когда уйдут терракотеры, исчезнут карательные машины, а теперь уже и недавно открытые враги «кинготы» (новомодная гипотеза, толком никем не понимаемая, но вызвавшая небывалое количество пересудов), тогда Поль старался абстрагироваться. Он уходил в свои мысли, не желая слышать бестолковых разглагольствований. Он не любил, когда ругают бигемов только за то, что они огромные и якобы кровожадные. Или когда Шмуль на больших собраниях критиковал Куртца за слишком слабые требования к проектам эмигрантов со стороны его представителей в приемной комиссии.
Раньше Поль возглавлял танковый легион (смешно, притом, что он ни разу не бывал на технической позиции, и все учения проходили лишь на тренажерах). Поль делал все, что требовал от него устав. Его легион был лучшим с точки зрения тактической подготовки к штурму и абсолютно безукоризненным в плане технического состояния. Если бы когда-нибудь ему выпало руководить всем Поселением, первым делом он превратил бы его сложное законодательство в простой, емкий и справедливый устав, которого бы неукоснительно придерживался сам и требовал бы этого от подчиненных. Танкисты любили его, да и он чувствовал себя на своем месте, но однажды Поль совершил большую ошибку. На банкете в честь праздника Воссоединения в присутствии господина Яглома на вопрос выпившего Тагера,
В карантине у Поля снова появилось раздолье для упоения идеей и педантической деятельности. Люди все поступали и поступали. Даже сейчас, когда в горах местами выпадал снег. В основном это были, конечно, албы — не менее трех-четырех человек в день. Из них формировали две ступенчатые группы. Иногда — раз или два в месяц — прибывшим албам удавалось привести с собой бигема. Для них был отведен отдельный корпус, одновременно в нем могло содержаться до семи особей. Сейчас кроме новенького там находился один бигем по имени Шоко, сильно пострадавший во время захвата, — он томился в своей камере уже две недели. Новый метод фермеров оглушать охотников бета-импульсаторами несколько увеличил приток бигемов, но продлил срок пребывания их в карантине. Тот, оглушенный, слабо реагировал на внушение и почти не обучался. Он сидел на полу и, обняв колени, ждал еды. Зато новенький был одним из самых любопытных экземпляров, которые Полю когда-либо приходилось видеть. Этот здоровяк спокойно согласился на дезинсекцию и прививки, однако, когда его хотели протестировать, поставил условие, что не ответит ни на один из вопросов, если ему не предоставят аудиенции с Верховным.
Поль покончил с оформлением документов, вынул из стола несколько маленьких барабанчиков, расставил их в нужном порядке и, достав из кармана палочки с мягкими наконечниками, отбарабанил «Марш отверженных» — любимое произведение, которое разучил еще будучи курсантом. Вздохнув облегченно, он спрятал инструменты.
После этого Поль обошел аудитории, где занимались албы, прибывшие в последний месяц-полтора. Все шло строго по расписанию, и Поль, напустив важности, каждому из преподавателей говорил: «Продолжайте».
Пэш сообщил, что господин Ханаран явится к новенькому бигему сам. Шеф — господин Зорге — еще не вернулся с приемной комиссии, и у Поля оставалось немного времени. Выйдя из учебного крыла, он направился в отделение бигемов.
Семь одноместных камер-ячеек за толстым стеклом были настолько компактны, что бигемы не могли в них сделать и двух шагов. Внутри была только лежанка, откидной столик, кран для воды и люк с крышкой для отправления естественных надобностей. Пройдя мимо сидевшего на полу Шоко, Поль подошел к последней камере. Новенький сидел с закрытыми глазами, подобрав под себя ноги: так бигемов учат сосредотачиваться в школе вождей службы господина Куртца, но этот парень, разумеется, ни по возрасту, ни по имеющимся данным не мог проходить обучения — да и был он типичнейшим представителем своей расы, чистейшим бигемом, без примеси албианской крови. Ни о каком интеллекте и речи быть не могло, но этот парень…
Бигем открыл глаза, поднял взгляд на Поля.
Поль включил громкоговоритель.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Лучше не бывает, — кивнул бигем. — Не думал, что у вас такая вкусная еда. Что это?
— Хм… — Поль пожал плечами. — Белковый хлеб, бульон из протеев, битки, специи, гормоны… Если примут в школу, вам дадут талоны на питание. Станете обычным наемником — будете продукты сухим пайком получать. Рекомендую быть посговорчивей и хорошенько поусердствовать, тогда сможете остаться в Поселении надолго. Может быть, в качестве грузчика, а если повезет, то и механика. Это уже полноправный труд с достойной оплатой — скажем, от трех до десяти эрдо в месяц. Таких среди бигемов — единицы, но вы, как мне кажется, имеете шанс.