Везде чужой
Шрифт:
– Да, господин статс-лейнант?
Мэдам мгновенно возникла в комнате со своей душной улыбкой. Явно подслушивала у двери.
– Я забираю девицу Контибель с собой в Столицу как особо важного свидетеля.
– Но... Господин статс-лейнант!
– Впервые улыбка исчезла с лица мэдам, и оно, наконец, проявило её настоящую сущность: чванливой, жестокой, себе на уме бабы.
– У нас ведь с нею контракт. Я за неё очень много заплатила...
– Да?
– высоко вскинул брови Геннад.
– Может, вы мне
Он откинулся на спинку дивана и насмешливо посмотрел на мэдам.
Мэдам прикусила губу, поняв, что сморозила глупость. Продажа малолетних девочек в публичные дома шла в стране во всю, несмотря на то, что на словах строго преследовалась по закону. И хотя осуждённых содержательниц борделей по этой статье можно было пересчитать по пальцам, мэдам Кюши знала, что перечить в таком деле не следует.
– Да нет, что вы, господин статс-лейнант, я понимаю, вы расследуете важное государственное дело.
– Мэдам попыталась выдавить улыбку, но она застыла недовольной гримасой.
– Надо, так надо. Забирайте.
– Дяденька, не надо!
– взмолилась внезапно Контибель и зарыдала во весь голос. Слова Геннада она восприняла как своё перемещение из жуткого, но уже привычного для себя мира публичного дома в ещё более ужасный, пугающий неизвестностью, мир тюрьмы.
Титаническим усилием воли Геннад задавил в себе желание как-то утешить девочку или хотя бы подбодрить её.
– Девочку умыть, тепло одеть, подготовить вещи и документы, - сухим бесцветным голосом распорядился Геннад.
– Документы - настоящие.
На последней фразе он сделал жёстокое ударение.
Лицо мэдам наконец окаменело. Она подошла к Контибель, дернула её за руку и поставила на ноги.
– Идём, - играя желваками, прошипела она.
С обречённостью приговорённой Контибель, тихо всхлипывая, поплелась за мэдам. Вероятно, точно в таком состоянии её когда-то привели сюда.
Через четверть часа Контибель предстала перед Геннадом в старом огромном зипуне, таких же непомерно больших валенках, закутанная до глаз грубым домотканым платком. В руках она сжимала маленький узелок, взгляд её безучастно смотрел в пространство.
Геннад принял от мэдам документы, внимательно изучил метрику. До тринадцати лет Контибель ещё нужно было прожить половину зимней октаконты.
– Пойдём.
Геннад взял девочку за руку и направился к выходу.
– До свиданья, господин статс-лейнант, - лебезила сзади мэдам.
– Я надеюсь, когда следствие закончится, вы вернёте девочку? У нас ведь контракт...
– Обязательно, - не оборачиваясь, буркнул Геннад.
– За ваш счёт.
"Как же, жди", - подумал он про себя.
– И сами приезжайте, - продолжала мэдам.
– В гости, так сказать. Примем по высшему разряду...
Геннад молча вышел на
– Так до свиданья, - в последний раз прощебетала за спиной мэдам, и, наконец, послышался звук запираемой двери.
– Родители есть?
– тихо спросил Геннад, стараясь приноровиться к неуклюжему шагу девочки.
– Нет.
– Голос Контибель прозвучал бесцветно, мёртво, будто принадлежал кому-то другому, неодушевлённому и бесстрастному.
– Умерли?
– Умерли.
– Сколько тебе тогда было?
– Семь.
– А сюда кто продал?
– Тётя.
– Родная?
– Родная.
– Мамина сестра, папина?
– Мамина.
– А у тёти дети есть?
– Есть.
– Свою дочь не продала бы...
Геннаду показалось, что эту фразу он только подумал, но когда Контибель всё с той же отрешённой бесстрастностью ответила: - Тоже продала, - он понял, что сказал вслух.
Он ошеломлённо остановился. Контибель продолжала идти с методичностью заведённой игрушки, но, так как Геннад держал её за руку, её очередной шаг повис в воздухе, и она стала заваливаться в грязь, даже не пытаясь удержаться на ногах.
Геннад подхватил девочку на руки, развернул лицом к себе и заглянул в глаза.
– Чью дочь продала тётя?!
– Свою...
Глаза Контибель были широко раскрыты, она смотрела на Геннада, но не видела его.
– Родную?!!
– Родную...
Мир завертелся вокруг Геннада злым чёрным смерчем. Так как, господин Президент?! Свою внучку в бордель продать не желаете, а? Ха-арошие деньги дадим!
Осторожно, боясь упасть, Геннад опустил Контибель на землю и, держась за неё, как за единственную опору в бесчеловечном мире, хрупкую, исковерканную чужой чёрствостью и жестокостью, всё-таки устоял и постепенно пришёл в себя.
– Слушай...
– сбивчиво заговорил он.
– Я тебя обманул... Извини... Никакая ты не свидетельница... Я просто тебя забрал из этого страшного дома... Жить будешь у меня, а?.. В школу пойдёшь...
Контибель молчала.
– В школу хочешь?
Контибель молчала.
– Не хочешь?
– А что там делают?
– спросила она тем же пустым голосом.
Она не верила.
– Там учатся. Тебя будут учить.
– Мэдам меня тоже учила...
– Не-ет!
– заскрипев зубами, простонал Геннад, представив, чему учила мэдам.
– Тебя будут учить читать, писать, рисовать!
– А что такое рисовать?
Геннад растерялся.
– Рисовать? Это... Это изображать красивый мир. Где все люди добрые, где светит солнце и звёзды, где небо голубое и безоблачное, где все счастливы...