Вице-консул
Шрифт:
– Кто он?
– О! Мертвый человек…
Мертвый. Губы чуть взбухают, пропуская слово, влажные губы, побледневшие к концу ночи. Это ее приговор? Он не знает. Отвечает ей:
– Вы поговорили с ним, ему, наверное, было приятно. А я, это просто ужас, совершенно его не переношу.
– Думаю, не стоит и пытаться.
Он у буфета, смотрит на них оттуда. Он один.
– Ни к чему нам говорить о нем, – продолжает она, – это очень трудно, даже невозможно… Мне кажется, вам стоит задуматься над одной вещью: что иногда… катастрофа может разразиться далеко, очень далеко
– Катастрофа – это он?
– Да. Образ избитый, конечно, но точный. Ни к чему доискиваться дальше.
Взгляд ускользает.
– Лучше думать так, – добавляет она.
Она не лжет, думает Чарльз Россетт, нет, только не она, я так хочу, чтобы она не лгала.
Лицо вице-консула снова спокойно. Посмотрите на него, он… олицетворяет отчаяние? Она говорит: нет. Это не ложь, она никогда не солжет.
Мадам Стреттер говорит правду.
Вице-консул пьет шампанское. Никто к нему не подходит, какой смысл заговаривать с ним, он все равно никого не слушает, все это знают, никого, кроме нее, жены посла.
Чарльз Россетт не отходит от Анны-Марии Стреттер, даже после танца. Она говорит ему: вот увидите, здесь не хуже, чем где-либо, пройдет время, можно, например, музицировать, останется единственная трудность – разговоры с людьми, но видите, мы с вами разговариваем…
Вице-консул между тем подошел ближе и наверняка все слышал.
Она смеется. Вице-консул тоже рассмеялся – в одиночестве. Вокруг шепчутся: смотрите, теперь он не стоит на месте, ходит от одной группы к другой, прислушивается, но ему как будто не хочется участвовать в разговорах.
Муссон. Гигиена в пору муссона. Надо пить очень горячий чай, чтобы отбить жажду. Ждет ли вице-консул нового случая, когда она освободится? В одной группе громко хохочут. Кто-то рассказывает историю, случившуюся под Новый год. Замечал кто-нибудь: друзей, которых заводят в Индии, вернувшись во Францию, забывают тотчас?
Они у стойки бара. С ними посол. Они разговаривают. Смеются. Вице-консул Франции стоит недалеко от них. Кто-то думает, что он ждет знака с их стороны: мол, присоединяйтесь, но они этого не хотят, еще бы, это тяжело. Чересчур тяжело. А кто-то считает, что он и так мог бы, если б захотел, присоединиться к ним, но он не желает, эту дистанцию между одним и другим мужчиной он, вице-консул из Лахора, сам хочет сохранить такой, какой она была сегодня весь вечер, здесь, – нерушимой. Вокруг шепчутся: он слишком много пьет, если это будет продолжаться… а какой он, когда пьян?
К нему в последний раз подходит жена испанского консула. Говорит ему доброжелательно: у вас слегка растерянный вид. Он не отвечает. Он приглашает ее на танец.
– Проказа – я хочу ее, а вовсе не боюсь, – говорит он, – я вам солгал.
Тон веселый, немного насмешливый – насмешливый? Глаза широко распахнуты в обрамлении прямых ресниц, которые только что прикрывали их. Глаза смеются.
– Почему вы так говорите?
– Я мог бы долго объяснять почему, но только целому собранию, одному человеку не могу.
–
– Это потеряет смысл.
– Ах, как грустно то, что вы сказали, почему же? Не пейте больше.
Он не отвечает.
– У него, – говорит Анна-Мария Стреттер Чарльзу Россетту, – совсем не тот голос, какой можно представить по виду. Когда видишь людей, представляешь их голоса, и не всегда такими, какие они на самом деле, вот так и с ним.
– Неприятный голос, словно бы чужеродный…
– Не его голос?
– Да, но чей?
Вице-консул прошел мимо них. Он бледен. Наткнулся на кресло. Он их не заметил.
Около половины третьего ночи.
– О чем он говорил с вами во время танца? – спрашивает Чарльз Россетт.
– О чем? О проказе. Он ее боится.
– Вы правы насчет его голоса… но и взгляд… взгляд тоже будто не его, как мне сразу не пришло в голову.
– Чей же?
– Ну уж…
Она задумывается.
– Может быть, у него и нет взгляда.
– Совсем?
– Разве что чуть-чуть изредка, мимоходом.
Их глаза встречаются. В конце ночи, думает Чарльз Россетт, следует приглашение на острова.
Она танцует с кем-то другим. Он ни с кем больше не танцует, даже помыслить не может об этом.
Вокруг шепчутся:
– Досье, говорят, ничего не объясняет, ровным счетом ничего.
– Да и все равно оно прибыло слишком поздно, чтобы все объяснить, в том числе и в первую очередь то, что в нем содержится.
– Занятно, вы не находите? Его не жаль.
– Действительно.
– Все-таки есть люди, глядя на которых невольно думаешь: а ведь у него была мать.
– Да нет же, нет. Отсутствие матери может с тем же успехом даровать свободу и силу. Знаете, я уверен, что он сирота…
– А я уверен, что, не будь он сиротой, выдумал бы байку на этот счет.
– Одну вещь я не решаюсь вам сказать… – говорит Чарльз Россетт.
– О нем? – спрашивает Анна-Мария Стреттер.
– Да.
– Это ни к чему, – качает она головой, – не надо ничего говорить, и не думайте больше об этом.
Вице-консул Франции в Лахоре снова один. Он покинул свое излюбленное место возле входной двери и стоит теперь у бара. Жены испанского вице-консула больше нет рядом с ним. Уже около часа, как она перешла в другую гостиную. Вышла, как только кончился танец, и не вернулась. Слышен ее смех. Она пьяна.
Подойти к вице-консулу, думает Чарльз Россетт, сейчас он это сделает. Он уже готов, когда его останавливает посол. Чарльз Россетт, кажется, понимает, что посол довольно давно хочет что-то ему сказать и ждет. Он берет его под руку, увлекает к буфету, теперь они в двух метрах от вице-консула из Лахора, который слишком много пьет.
Четвертый час ночи. Многие уже разошлись.
Вокруг думают: вице-консул не уходит. Как он одинок, этот человек. Всегда ли его жизнь была такой? Всегда ли? Другие на его месте, быть может, обратились бы к идее Бога? Что такое нашел он в Индии, отчего как с цепи сорвался? Может быть, он просто ничего не знал, пока не приехал? И ему надо было увидеть, чтобы узнать?