Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
Хорошо бы сказать «да» – если бы заранее знать, что книгу напечатают.
Тогда всё в порядке.
А допустим, она скажет «нет», а книгу издадут и расхвалят?
Тогда он от нее убежит с первой же редактрисой или журналисткой, которая напишет хорошую рецензию.
Но если сказать «нет» и в издательстве тоже скажут «нет»?
Тогда он будет страшно огорчен, и его придется целыми днями морально поддерживать. Если, конечно, не разводиться. А зачем разводиться? Нельзя же разводиться с человеком из-за того, что
Но трудно морально поддерживать человека, которому сама сказала «ты написал плохую книгу, и правильно тебя не печатают». Это как-то странно.
Другое дело – морально поддерживать того, кто написал хорошую книгу, а эти тупые гады в издательстве ничего не поняли. Это легче и приятнее. И укрепляет союз двух любящих людей.
Поэтому она сказала:
– Да! Очень! Ты просто… Просто слов нет!
– Спасибо! – сказал он и нежно поцеловал ей руку. – Я верил, что ты оценишь. Но я решил еще немного поработать над стилем. Уточнить кое-какие сюжетные узлы. Подумать над психологией героев…
Потом подруга спросила ее:
– А что там на самом деле? Чистая графомания? Или есть проблески?
– Не помню, – засмеялась она. – Да и какая разница?
Люксембург и фламенка
Зима, поздний вечер, Москва, заснеженные переулки.
Очень старомосковские названия: Малый Расшивный, Полупожарный, Староглинский. Сквозь сон понимаю, что таких переулков на самом деле нет.
Мы втроем идем по скользкому нечищеному тротуару. Женщина по имени Лариса Трофимовна, мой приятель NN и я.
Лариса Трофимовна – моя жена. Во сне жена. Пожилая, толстая, в большой шубе, но без шапки. Коротко стриженные седые волосы.
NN – знаменитый, но очень одиозный журналист. Цепной пес режима. Демагог, лжец и всё такое. Беда в том, что он – мой старый друг, я помню его еще по тем временам, когда ни о каком режиме и слышно не было: сплошной энтузиазм грядущих перемен, разрешенных публикаций, первых общественных дискуссий. Я рад, что никого вокруг нет и мы можем спокойно поболтать.
– Ах, как мы сидели в «Люксембурге»! – говорит он, показывая на разрушенный двухэтажный дом, огороженный зеленой сеткой. – Вот здесь он был, помнишь?
– Где-где? – спрашивает Лариса Трофимовна. – Кто здесь был?
– Кафе так называлось, – объясняет NN. – Теперь видишь, сломали. Трофимовна, это твоя тачка? – спрашивает он ее, показывая на машину под горой снега.
– Моя, – кивает она.
– Почистить надо, Трофимовна! – смеется он.
Она машет рукой и тоже смеется.
Странно,
Тротуар кончается. Дальше идти надо по заснеженному газону: там протоптана дорожка. Чтобы туда попасть, надо перешагнуть через низкий – не выше полуметра – каменный забор. NN подает руку Ларисе Трофимовне.
Вижу ее пальцы. Кольца сильно врезались в набрякшую кожу.
Включаю старую электроплитку на четырех железных ножках. Плитка стоит на полу. И я сижу на полу. Втыкаю матерчатый шнур в фарфоровую розетку. Спираль быстро раскаляется. Ставлю сковородку. Лью немного постного масла.
Я уже приготовил, что буду жарить.
Это книга, называется «Фламенка». Провансальский галантный роман в стихах XIII века. Русский перевод, издание «Литературные памятники», маленький формат, в мягкой обложке. Серо-зеленая, как вареная капуста. Кладу ее в пузырящееся масло. Подливаю кипяченой воды из чайника. Накрываю стеклянной крышкой.
Видно, как она там набухает и томится.
У меня просто слюнки текут.
Предвкушаю, как буду резать на тонкие слоистые ломтики, солить и есть.
Но вдруг становится жалко Фламенку. Уже не книгу, а героиню. Красавицу, узницу ревнивого мужа.
Ножом поддеваю книгу и сбрасываю со сковороды. Беру в руки.
Она горячая и как будто живая.
Горе маловерам!
Одна моя знакомая рассказывала.
Она арабистка, закончила МГИМО. Красивая женщина, очень русского (или даже северноевропейского) обличья. Светловолосая и сероглазая.
Дело было лет пятнадцать тому назад в Египте, на одном из каирских базаров. Она разговаривала с лавочником, обращаясь к нему по-английски. Лавочник пытался ей что-то втюхать, при этом негромко переговариваясь с соседом. Дескать, я сейчас скажу: «сто фунтов», а ты скажи: «ну, ладно, семьдесят». Классический базарный прием. Тем более что вещь стоила в лучшем случае двадцать.
Тогда она обратилась к ним по-арабски: не надо, господа!
– Вы откуда? – спросил старый лавочник.
– Из Европы, – на всякий случай ответила она.
– Вы христианка? – спросил тот.
– Да, конечно, – сказала она.
– И вы так хорошо говорите по-арабски? – удивился он.
– Не только говорю, – сказала она и продекламировала целую суру Корана, которую знала наизусть со студенческих лет.
Лавочник был изумлен. Он поклонился ей, приложив руку к сердцу, и долго отказывался взять деньги за покупку. В конце концов согласился принять символическую сумму.
Она пошла дальше, как вдруг через несколько минут ее нагнали какие-то мальчишки.