Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
Наконец решила: хватит ждать. А то жизнь совсем пройдет. Тем более что Леночка уже на втором курсе.
Всё, думаю, сегодня скажу. Пришла домой, а там стол накрыт, вино, цветы. Ленка вся сияет. Кем-то там его назначили или куда-то выбрали, я даже не поняла… Но неудобно стало.
А еще через пять лет, то есть шестого апреля пятого года, время восемь тридцать, сижу в кресле, смотрю фильм по плееру, апельсин чищу.
Входит мрачный. „Нина, нам надо поговорить. Ты умная, ты всё поймешь. За Леночку не беспокойся, я ей буду помогать“.
Господи, думаю, неужели нашел себе кого-то?
– Уходишь от
Он кивает.
А меня слеза прошибла. Плачу от радости, удержаться не могу. Хоть в сорок четыре, а всё-таки жить начну.
Вдруг вижу: он тоже заплакал.
Стал на колени, головой мне в живот уткнулся.
– Нинуся, прости меня. Я никогда тебя не брошу! Столько прожито, столько пережито… Никто меня так любить не сможет, как ты любишь!
А я как раз апельсин чистила, я же говорю.
Ножик маленький, но острый-острый.
Как вы думаете, мне дадут УДО? Я уже четыре года без замечаний».
Правда
Мой приятель, художник Сева Ш., рассказывал:
«Был на соседнем факультете такой Саша, непростой парень, сын генерала и внук сталинского наркома, но они с матерью жили в коммуналке, очень бедно, потому что этот генерал их бросил довольно давно. Но это неважно.
Вот он однажды познакомил меня с очаровательными, чистейшими и милейшими девушками – он так выражался. Девочки были как две капли – близнецы. Лена и Ася. У одной пучок, у другой хвостик.
Недели две у нас был многоугольник: Саша влюблен в Лену и Асю; Лена и Ася обе влюблены в меня; а я всё никак не мог определиться.
Потом я выбрал Асю. Не специально. Как-то так получилось. А Саша оказался побоку.
Потому что Лена всё время была рядом с сестрой. Даже когда всё свершилось, она спала в углу на диванчике. Я знакомил ее со своими друзьями. Ничего не выходило. Мы существовали втроем. Нет, с Леной у меня ничего не было. Хотя на самом деле было очень много. Мы мечтали, как я и Ася поженимся, а Лена будет жить с нами. Просто как Асина сестра. Иногда мы валялись на кровати втроем в обнимку – безо всякого, по-дружески.
Потом мне всё это стало, ну, не то что бы надоедать, а перестало вдохновлять. Хотя Ася была замечательная, и Лена тоже. Будущее показало».
– В смысле? – спросил я.
– Они потом обе мощно процвели, – сказал Сева. – Только не надо догадки строить, ладно?
– Ладно, – сказал я.
«Вот, – продолжал Сева. – Однажды была какая-то пьянка, и я увел Лену. Одну. В такси она дрожала, вцепившись мне в руку, и говорила, как ей стыдно перед Асенькой. Приехали, в прихожей поцеловались первый раз по-настоящему, и вдруг она спросила: „А ты меня любишь?“ Очень неприличный вопрос. Я сказал еще более неприличную фразу: „Я люблю другую женщину“. „Асеньку?“ – спросила она. „Нет“, – сказал я. „Кто же наша счастливая соперница?“ – „Наташа К.“, – сказал я.
Вот и вся история. Чудесные были девочки. Были, конечно, и ссоры, и обиды, и слезы, но
Но не могли же мы, в самом деле, жить втроем! А быть с какой-то одной – всё бы пропало. Потому что когда я похитил Лену и потащил к себе одну, всё стало сразу пропадать. Уже в такси.
Как мне было жаль их бросать ради Наташки! Как это было глупо и как я этого не хотел, но что же было делать?
Никогда не забуду, как Ася спросила меня, когда всё свершилось: „Мы с тобой теперь навсегда, правда?“ Я ответил: „Правда“. Я не врал, я тогда верил, что правда. И знаешь, ведь это и сейчас правда».
– Правда? – спросил я.
– Правда, – сказал он.
А тем временем где-то
Иногда вдруг хочется путешествовать.
Это желание обуревает меня на несколько минут. Хочется аэропорта, самолета (обожаю летать на самолете!), незнакомого аэропорта в месте прибытия. Хочется ехать на такси или на электричке, глядеть в окно сначала на сады и поля, потом на пригородные домики. Въезжать в город. Заселяться в гостиницу.
Хочется жадной прогулки в первый же день на еще затекших от сидения в самолете ногах, хочется, как это всегда в первый день приезда бывает, забежать в глупо дорогой ресторан. Хочется всматриваться в чужие лица, угадывать слова чужой речи, щупать разные совершенно ненужные вещички в магазине. Запрокидывать голову, глядя на шпили, капители и просвеченные заходящим солнцем розетки в полутемных готических соборах. Читать вывески и таблички у парадных подъездов: «доктор…», «адвокат…», «инженер…».
Вдруг вспомнилось: у одной моей подруги юности папа был директор завода, и у них на двери квартиры висела латунная табличка «Инженер Фирсов А.А.» – буквы тридцатых годов, когда слово «инженер» звучало очень гордо, – но это случайно вспомнилось, я же про путешествие.
Читать вывески и таблички, немножко заплутать, вернуться на чугунных ногах в отель и еще полчаса перед сном пялиться в чужестранный телевизор. И слушать шум улицы за окном.
Но это хотение длится у меня ровно столько, сколько вам надо времени, чтобы эти строки прочесть.
А дальше я снова возвращаюсь в скучное «да ну…».
Очень быстро проходит это веселое стремление мчаться куда-то.
Мой папа говорил мне, что я – в ранней юности, разумеется, дело было – страдаю болезнью под названием «а тем временем где-то».
Мне постоянно хотелось мчаться.
Я был убежден, что самая приятная компания, самая шумная попойка, самые классные девочки – не здесь, а где-то там. И я мчался. Я обожал за один вечер обежать две или три компании. У меня всегда была толстая-претолстая, замусоленная, исписанная вдоль, поперек и наискосок записная книжка и полный карман двушек, для автомата. Такой вот как бы мобильник 1970-х. Я звонил и мчался.