Видоизмененный углерод

Морган Ричард

Из Кадмина получился бы отличный посланник.

– Надеюсь, мне не нужно представляться, – тихо произнес я.

Кадмин ухмыльнулся, обнажая маленькие зубки и аккуратный тонкий язычок.

– Если вы приятель лейтенанта, здесь предстоит заниматься только тем, что вам нравится. Виртуальность редактируется только у недотеп.

– Кадмии, тебе знаком этот человек? – спросила Ортега.

– Надеетесь вытянуть из меня признание, лейтенант? – откинув голову, Кадмин мелодично рассмеялся. – О, какая грубость! Это мужчина? А может быть, это женщина? Даже собаку можно научить говорить такие слова, если, конечно, использовать нужные транквилизаторы. К сожалению,

в том случае, когда собака не оправдывает возложенных надежд и от неё избавляются, она, как правило, сходит с ума. Да, это может быть и собака. Вот мы, трое, сидим тут, три силуэта, высеченных из электронной измороси, и вы говорите словно персонаж дешёвой исторической драмы. У вас ограниченное представление об окружающем мире, лейтенант. Очень ограниченное. Где тот, кто сказал, что видоизмененный углерод освободит нас от клеток нашего тела? Где тот, кто сказал, что мы станем ангелами?

– Вот ты нам все и объяснишь, Кадмин. У тебя в таких вещах большой профессиональный опыт, – рассеянно произнесла Ортега.

Вызванная виртуальной системой, у неё в руках, словно по волшебству, появилась длинная скрученная распечатка. Ортега лениво пробежала её взглядом.

– Посредник, боевик на службе триад, специалист по виртуальным допросам в корпоративных войнах – высококачественная работа. А я просто тупая полицейская, неспособная отличить свет от тени.

– Тут я с вами спорить не буду, лейтенант.

– Здесь написано, что ты трудился на концерн, производивший археологические раскопки на Большом Сырте. В твои обязанности входило запугивание мелких старателей, чтобы те отказались от заявок на разработки участков. В качестве доводов ты вырезал их целыми семьями. Отличная работенка. – Ортега отшвырнула распечатку, и та исчезла, растворившись на периферии виртуального образа. – Но сейчас мы взяли тебя тепленьким, Кадмин. Цифровая информация системы внутреннего наблюдения отеля, документально подтвержденное одновременное ношение нескольких оболочек, обе памяти полушарий сейчас на хранении. Подобное наказывается стиранием. И даже если адвокатам удастся свести все к непредумышленному злоупотреблению сбоем компьютера, к тому времени, как тебя выпустят из холодильника, солнце превратится в красный карлик.

Кадмин улыбнулся.

– В таком случае зачем вы вытащили меня сюда?

– Кто тебя послал? – тихо спросил я.

– Собака заговорила!

Волка ли я слышу, заявляющего о своем гордом одиночествеВоем, возносящимся к неизведанным звездам,Или же это услужливое самомнение,Звучащее в лае собаки?Сколько тысячелетий пришлосьМучить и терзать первого,Чтобы отнять у него чувство собственного достоинстваИ превратить в орудие,Во второе?

Втянув дым, я кивнул. Подобно большинству обитателей Харлана, я более или менее знал наизусть «Стихи и прочие кривотолки» Куэлл. Они преподавались в школе вместо её более поздних и более весомых политических работ. (Большинство из них до сих пор считались слишком радикальными для детей.) Перевод был отвратительный, но суть передавал правильно. Однако гораздо больше меня поразило то, что человек, не бывавший на Харлане, цитирует это мало кому известное произведение.

Я закончил стихотворение за Кадмина:

– «И как измерить

расстояние от души до души? И кого винить в случившемся?»

– Вы пришли сюда, чтобы искать виновных, мистер Ковач?

– В том числе и для этого.

– Какая жалость.

– Ты ждал чего-то другого?

– Нет, – снова улыбнулся Кадмин. – Ожидание – наша первая ошибка. Я хотел сказать, какая жалость для вас.

– Возможно.

Он покачал огромной пегой головой.

– Можете не сомневаться. От меня вы не услышите никаких имен. Если вы хотите непременно найти виновных, полагаю, отдуваться придется мне.

– Ты очень великодушен, но, наверное, забыл, что говорила Куэлл о «шестерках».

– «Убивай их, не раздумывая. Но считай пули, ибо есть более достойные цели». – Кадмин фыркнул. – Вы угрожаете задержанному в здании полицейского управления, где записывается каждое произнесенное слово?

– Нет. Просто хочу, чтобы ты взглянул на вещи в перспективе. – Я стряхнул с сигареты пепел и посмотрел, как он погас, превратившись в ничто ещё до того, как долетел до пола. – Ты только марионетка; за нитки дергает кто-то другой. Вот этого человека я и хочу уничтожить. Ты – ничтожество. На тебя я не стал бы тратить даже плевок.

Кадмин откинул голову назад. По мерцающим линиям неба пробежала дрожь, подобная молнии, изображенной художником-кубистом. Отразившись в тусклом блеске металлической крышки стола, она, казалось, на мгновение прикоснулась к пальцам Кадмина. Когда он поднял на меня взгляд, в его глазах сверкнул странный свет.

– Меня попросили убить тебя только в крайнем случае, если похитить по какой-то причине не удастся, – равнодушно произнес он. – Но теперь я тебя обязательно убью.

Ортега набросилась на Кадмина, не успел последний слог слететь с его языка. Стол, подернувшись рябью, исчез. Ударом ноги, обутой в высокий ботинок, лейтенант свалила Кадмина со стула на пол. Тот перекатился набок и попытался подняться, но тот же самый ботинок попал ему в подбородок, снова отправляя на пол. Проведя языком по почти затянувшимся порезам на губах, я поймал себя на том, что не испытываю к Кадмину ни капли сочувствия.

Схватив Кадмина за волосы, Ортега приподняла его голову. Благодаря тому же самому волшебству виртуальной системы, которая отправила в небытие стол, сигарета у неё в руке сменилась увесистой дубинкой.

– Я не ослышалась? – прошипела лейтенант. – Ты начинаешь нам угрожать, долбаный козел?

– Жестокое обращение с подследственным…

– Ты совершенно прав, мать твою. – Ортега с силой ударила Кадмина дубинкой по скуле, рассекая кожу. – Жестокое обращение с подследственным в созданной полицией виртуальности, зафиксированная системами наблюдения. Правозащитники поднимут страшный шум, не так ли? Вот только знаешь что? Почему-то мне кажется, что эту ленту твои адвокаты постараются не трогать.

– Оставьте его в покое, Ортега.

Опомнившись, лейтенант отошла назад. У неё было перекошенное от злости лицо: она шумно вздохнула. Между нами и Кадминым, поморгав, снова появился стол; Кадмин уже сидел за ним без каких-либо следов побоев на лице.

– И ты тоже можешь считать себя трупом, – тихо произнес он.

– Да, не сомневаюсь. – В голосе Ортеги прозвучало презрение, по крайней мере наполовину обращенное против неё самой. Постаравшись успокоить дыхание, она одернула куртку, хотя в этом и не было необходимости. – Как я уже говорила, к тому времени, когда у тебя появится такая возможность, в аду станет холодно. Впрочем, быть может, я тебя подожду.