Видоизмененный углерод
Шрифт:
– Я как раз собирался рассказать тебе об этом…
– Нет, не собирался! – рявкнула Ортега. – Ты не собирался рассказывать мне ни о чем, что не в твоих интересах!
– Послушай, клиника все равно не посмеет начать уголовное преследование. Ей самой есть чего опасаться…
– Наглый ублюдок! – Она разжала пальцы, и чашка с кофе с глухим стуком упала на ковер. В глазах Ортеги вспыхнула настоящая ярость. – Ты лишь похож на него, всего лишь похож, мать твою! Думаешь, нам будет нужна эта долбаная клиника, когда у нас есть кадры, на которых ты кладешь отрезанную голову в холодильник отеля? Разве там, откуда ты родом, Ковач, это не считается преступлением? Обезглавленный
– Подожди минутку. – Я поставил свой кофе на кресло. – На кого, на кого я лишь похож?
– Что?
– Ты только что сказала, что я лишь похож…
– Забудь о том, что я сказала. Ты хоть понимаешь, Ковач, что ты наделал?
– Я понимаю лишь то, что…
Внезапно с экрана у меня за спиной хлынул поток звуков, жидкие, осязаемые стенания и аппетитное чавканье. Я взглянул на зажатый в руке пульт дистанционного управления, гадая, как мне удалось непроизвольно включить остановленное воспроизведение, но тут от низкого женского стона моя кровь заледенела в жилах. Ортега набросилась на меня, пытаясь вырвать пульт.
– Отдай его, выруби этот треклятый кошмар…
Какое-то время я боролся с ней, но наша возня привела лишь к тому, что звук стал ещё громче. Затем, словно прислушавшись к голосу здравого рассудка, я разжал руку, и Ортега свалилась на спинку кресла, яростно тыча в кнопки.
– …к такой-то матери.
Наступила тишина, нарушаемая только нашим шумным дыханием. Я стоял, уставившись на один из задраенных иллюминаторов, Ортега сползла на пол между креслом и моей ногой, по-видимому, не отрывая взгляда от экрана. Мне показалось, что на мгновение наше дыхание совпало в фазе.
Обернувшись, я наклонился, пытаясь помочь Ортеге встать, но она уже поднималась с пола. Наши руки встретились, прежде чем кто-либо из нас успел понять, что происходит.
Это стало настоящим освобождением. Кружащие антагонизмы провалились внутрь словно сорвавшиеся с орбиты спутники, сгорая дотла в атмосфере, подчиняясь взаимному притяжению, болтавшемуся тяжелыми цепями, которые, разорвавшись, разлились по нервным окончаниям испепеляющим пламенем. Мы пытались целовать друг друга, в то же время заливаясь смехом. Ортега сдавленно вскрикнула, когда мои руки скользнули в разрез кимоно, накрывая большие шершавые соски, твердые, как обрубки веревки. Её грудь вошла мне в ладони так, будто была специально отлита под них. Кимоно соскользнуло с широких, словно у пловчихи, плеч – сначала плавно, затем судорожными рывками. Одним движением я скинул куртку и рубашку, а Ортега тем временем лихорадочно возилась с моим ремнем, расстегивая ширинку и просовывая в неё сильную руку. Я ощутил мозоли на кончиках длинных пальцев.
Каким-то образом мы выбрались из комнаты с экраном и пробрались в каюту на носу, которую я уже видел. Я последовал за Ортегой, не отрывая взгляда от её покачивающихся мускулистых бедер, и, наверное, это был не столько я, сколько Райкер, – потому что я почувствовал себя человеком, возвращающимся домой. Там, в комнате с зеркалами, Ортега откинула голову на смятые простыни, выгибаясь дугой, и я увидел, как проникаю в неё по самое основание, вызывая слабый стон. Она пылала, пылала изнутри, обволакивая меня вязкой жидкостью горячей ванны, а раскаленные полушария её ягодиц обжигали мои бедра, будто клеймо, при каждом прикосновении. Где-то впереди спина Ортеги поднималась и извивалась змеей, а её волосы ниспадали с головы каскадами элегантного хаоса. В зеркалах вокруг я видел, как Райкер протягивает руки, лаская ей грудь, упругий живот, округлые плечи, а она тем временем вздымалась и опускалась, словно океан вокруг яхты. Райкер и Ортега, переплетенные друг с другом; возлюбленные, встретившиеся после долгой разлуки.
Я успел почувствовать, как её охватывает дрожь наслаждения, но
Мы молчали очень долго. Яхта вспарывала волны, подчиняясь автоматике, а вокруг нас ледяным потоком истекал опасный холод зеркал, угрожающий отравить, а затем и утопить нашу интимную близость. Пройдет совсем немного времени, и мы уставимся на собственные отражения вместо того, чтобы смотреть друг на друга.
Просунув руку под Ортегу, я нежно перевернул её набок, и мы легли, вжимаясь друг в друга впадинами и выпуклостями, словно две ложки. Я отыскал в зеркале отражение её глаз.
– Куда мы плывем? – тихо спросил я. Пожав плечами, она плотнее прильнула ко мне.
– Запрограммированный цикл, вдоль побережья, затем в открытое море к Гавайям, там разворот и обратно.
– И никто не знает, что мы здесь?
– Только спутники.
– Очень мило. И кому принадлежит все это?
Обернувшись, Ортега бросила на меня взгляд через плечо.
– Райкеру.
– Ого. – Я подчеркнуто отвернулся. – Какой красивый ковер.
Как это ни странно, мои слова вызвали у Ортеги смех. Она повернулась лицом ко мне, осторожно проведя ладонью по щеке, словно опасаясь, что та испачкается или вообще исчезнет.
– Знаешь, я пыталась убедить себя, что это безумие, – прошептала она. – Что это только тело.
– От этого никуда не деться. Сознание тут ни при чем. Если верить психологам, то, что сейчас случилось, не имеет никакого отношения к нашей жизни, точка. Остальное можно списать на разыгравшиеся гормоны, генный инстинкт и феромоны. Печально, но факт.
Ортега провела пальцем по моей скуле.
– По-моему, печального тут ничего нет. Печально то, что мы до такого докатились.
– Кристина Ортега. – Взяв её за кончики пальцев, я нежно их пожал. – Ты настоящая луддитка [6] , мать твою. Во имя всего святого, как ты попала на такую работу?
– У меня в семье все были полицейскими. Отец – полицейский. Бабушка – полицейская. Ты знаешь, как это бывает.
– Только не по собственному опыту.
– Да. – Ортега лениво вытянула ногу к зеркальному потолку. – Полагаю, не по собственному опыту.
6
Луддиты – участники стихийных выступлений против применения машин в Англии в XIX веке. В переносном смысле – яростные отрицатели нововведений.
Скользнув ладонью по ровному животу, я опустился вдоль бедра к колену, нежно переворачивая её и прикасаясь ласковым поцелуем к жесткой щетине выбритых волос на лобке. Ортега начала сопротивляться, возможно, вспомнив про экран в соседней комнате, а может быть, просто давая вытечь из себя смешавшимся сокам наших тел, но быстро сдалась и открылась передо мной. Я приподнял другое бедро, укладывая его себе на плечо, а затем погрузился в неё лицом.
На этот раз Ортега кончила под аккомпанемент нарастающих криков, застревавших в горле в такт с сокращением мышц внизу живота. Все её тело угрем извивалось на кровати, а бедра вздымались вверх, погружая нежную плоть мне в рот. В какой-то момент Ортега перешла на тихий испанский, и певучие интонации этого языка вновь пробудили моё вожделение. Поэтому, когда она затихла, вытягиваясь, я смог опять проникнуть в неё, погружая язык ей в рот в первом поцелуе, который мы разделили с тех пор, как добрались до кровати.