Вихри перемен
Шрифт:
В зале раздался гул негодования.
Но Протасов не стал микшировать и утешать трудящихся журналистов. Он, наоборот, подлил масла в огонь:
– Но это было бы даже неплохо! Потому что без руля и без ветрил мы далеко не уплывем…
Провожали его с трибуны жидкими аплодисментами. Только коммерсанты и сочувствующие им реалисты.
Но так уж устроен наш человек. Пусть будет предложена самая утопическая, красивая иллюзия. В нее он готов поверить. А вот правду? Правду он на дух не переносит. И хотя внутренне понимает ее необходимость, не любит тех, кто ее преподносит. Собрание понимало, что Протасов прав на сто процентов, но согласиться
Выступила очередная метресса от журналистики. Дама среднего возраста и во всех отношениях приятная, а главное, литературно подкованная. Видно было, что это мастер слова, хотя бы по тому, что она начала свое выступление с яркого литературного примера:
– Давайте вспомним пьесу «Вишневый сад». В ней ярко и образно рассказывается о том, как пришел в Россию дикий капитализм в лице мужика в поддевке и с топором. И сгубил прекрасный сад, вырубил его для того, чтобы получать деньги. Я сегодня вижу, – пафосно продолжала она, – что наша газета, наш «вишневый сад» тоже подвергается такой же опасности.
Сидевший в уголке после выступления Протасов аж застонал, услышав такое сравнение.
А Дубравин в эту минуту думал о жестокости и несправедливости людских суждений: «Это кто же мужики в поддевках и с топорами? Это мы, вчерашние такие же журналисты. Просто мы взяли на себя смелость не болтать, не молоть языками, а начать работать, спасать родную газету. И вот уже готов ярлык, которым нас награждают наши же товарищи!»
Собрание продолжалось целый день. До поздней ночи. И так как здесь собрались мастера слова, то «великое пустословие» растянулось надолго. И выступили почти все, даже те, кому по сути нечего было сказать.
Но в том гигантском «переливании из пустого в порожнее», в этом напряженном пустословии была все-таки своя далеко идущая, хотя и скрытая поначалу, цель. Это воздействие на «болото». На неопределившуюся массу, которая и должна была решить судьбу власти и имущества путем тайного голосования.
Конечно, это все выражалось не прямо, а через поправки в учредительных документах зарождающегося акционерного общества.
В это же время по всей стране так же в точности акционировались тысячи тысяч предприятий народного хозяйства. Но, наверное, нигде и никогда обработка уставных документов не велась с такой иезуитской тщательностью.
Удалось и «рыбку съесть и в кресло сесть»! Уставной капитал был объявлен в пятьдесят миллионов рублей. Поделен на две тысячи двести именных обыкновенных акций. Стоимостью каждая в двадцать пять тысяч рублей.
Акции среди народа поделила специально созданная комиссия. Учитывали должность, время работы, заслуги и прочие не совсем ясные критерии. В среднем могло получиться штуки по три на брата. Но обошлись без уравниловки. И «коммерсантам» досталось около десяти процентов акционерного общества. Учитывая их малочисленность, по головам, это был успех.
После того как перевалили через учредительные документы и поделили имущество, жить стало легче, жить стало веселей.
Начали выбирать начальство. И тут, как говорится, мама не горюй. Сработали скрытые пружины и договоренности. Шумные «моджахеды» приуныли, когда счетчики голосов принесли обратно красный деревянный ящик и водрузили его на столе президиума собрания. И совсем завяли, когда начали обнародовать результаты голосования.
Не зря Дубравин два последних дня пил водку с собкорами в гостинице «Орленок». А Протасов
Глубокий выдох разочарования, с одной стороны, и громкие аплодисменты – с другой стали аккомпанементом к словам председателя счетной комиссии.
И пусть до поздней ночи еще мусолились другие параграфы. Велись дискуссии о том, как называть директора – исполнительным или генеральным – главное было сделано. Молодежка стала классическим народным предприятием с тремя сотнями акционеров и весьма туманной перспективой на будущее.
Но все-таки у нее появился некий «коллективный хозяин», который по идее уже не даст действовать бойким ребятам по принципу «кто смел – тот и съел». У него уже, наверное, и не забалуешь, не приберешь к рукам то, что плохо лежит. А это давало некоторую надежду. Она же, как известно, умирает последней.
Часть IV
На обломках империи
I
Все частицы гигантской империи оседали в этом городе. А он, словно новый ковчег, принимал каждого, каждому давал кусок хлеба и кружку воды.
Здесь можно было встретить кого угодно. Каждой твари по паре. Смешались на улицах великого города афганские генералы и конголезские повстанцы, дети Испании и внуки Израиля, грузины и армяне, молдаване и таджики. А когда республики, словно льдины во время весеннего половодья, стали расходиться в разные стороны, в эту «землю обетованную» устремились и русские люди со всех концов света.
Некогда гордые землепроходцы, смелые завоеватели, носители цивилизации среди диких народов, первые среди равных, теперь они робко жались к Москве.
Но, увы, вместо хлеба великий город теперь клал в их протянутые руки холодные камни. И бывшие строители вавилонской башни под названием «коммунизм» с горечью садились у дороги – просить подаяние.
Никому не нужные, несчастные и брошенные, они забивались в каморки, кишащие крысами подвалы Москвы и молча наблюдали за тем, как людской поток, нарастая, приносит сюда все новые и новые обломки от рухнувшего здания великой империи.
II
– Может, пообедаем у Нурлика? – неожиданно прямо после заседания предлагает ему новый премьер-министр.
Амантай даже слегка опешивает от такого поворота событий. Работа в аппарате выработала у него определенное понимание субординации и чинопочитания. И эти правила никоим образом не предполагали совместных посиделок в ресторане вместе с твоим прямым начальством. Во всяком случае, до этого ничего подобного в его практике не было. Видно, не зря об Акежане Кажегельдине ходит столько разных разговоров и слухов. Иногда даже говорят, что он выскочил на политический горизонт «как чертик из табакерки». Вообще ниоткуда.