Вихри Валгаллы
Шрифт:
Сброшенный вместо бомбы пластиковый мешок, наполненный густой масляной краской, продолжая заданную самолетом траекторию, ударил на огромной скорости в борт «Пылкого», лопнул, разбиваясь «в мелкие дребезги». Напряженная сталь корпуса загудела, как шаманский бубен. Между второй и третьей трубами возникла громадная кровавая клякса. Тяжелые брызги долетели даже до мостика…
– Вот мерзавец! – искренне выругался Воронцов, пытаясь перчаткой стереть каплю сурика с адмиральского орла на погоне Колчака. – Фокусы он нам показывает! Однако лихо. Такая штука, ваше высокопревосходительство, называется топмачтовым бомбометанием. Если бы сейчас была сброшена полутонная или даже двухсоткилограммовая бомба, то неизвестно, сохранил бы боеспособность даже какой-нибудь солидный крейсер, а при особенной удаче и «Айрон Дюк» можно
С затихающим гулом моторов истребители ушли в сторону аэродрома.
Командир эсминца кавторанг Кублицкий перебросил ручки машинного телеграфа на «средний ход» и вышел из рубки, чтобы тоже принять участие в разговоре.
– И вот ведь, Александр Васильевич, – продолжил Воронцов. – Когда вы служили в Порт-Артуре, никаких аэропланов вообще в природе не было, а в мировую войну их летали уже сотни. Что же вас удивляет сейчас? Не слишком значительное улучшение тактико-технических данных и только. Была скорость сто пятьдесят километров в час, здесь у нас четыреста… Ничего особенного.
– Мне кажется, господин Воронцов, вы не правы. Перемены наступают качественные. По крайней мере начиная с момента моего освобождения. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня сложилось впечатление, что живем мы с вами в каком-то другом мире. Мои офицеры собирались дать вооруженный отпор чехословакам генерала Сырового, и тысяча закаленных бойцов против пяти тысяч бывших военнопленных, вообразивших себя решающей силой на территории нашей несчастной родины, ничего не сумела сделать…
– Почему не сумела, Александр Васильевич? – в искреннем удивлении воскликнул Воронцов. – Там же и делать-то нечего было! Они бы все сделали и до Владивостока с боем дошли бы. Я прошу у вас прощения, но это вы не дали им «добро» на решительные действия…
Адмирал, неожиданно сгорбившись, отвернулся и пошел вниз по трапу.
Крошечная кают-компания миноносца, размерами чуть больше пятнадцати квадратных метров, с двумя узкими диванчиками вдоль обеденного стола, с приобретенным стараниями еще тех, царского времени, офицеров ореховым пианино фирмы «Юлиус Блютнер», с деревянными панелями переборок, которые безвестный мичман украсил выжженными собственноручно и раскрашенными цветными лаками панно в древнерусском стиле, внезапно оказалась местом, где Колчак сумел на равных разговаривать с капитаном Воронцовым.
– Вы хотите сказать, что я трус, Дмитрий Сергеевич? – не снимая шинели, только положив рядом фуражку, усталым голосом спросил адмирал.
– Нет, Александр Васильевич. Но вы принадлежите к тому типу людей, которым проще умереть, чем предпринять по-настоящему решительные действия… в нестандартной ситуации. Что вы и продемонстрировали между октябрем и декабрем девятнадцатого года. В нормальной обстановке мировой войны вы умели проявлять и мужество, и твердость, и незаурядный талант флотоводца. Этим вы, кстати, удивительно похожи на покойного императора. В марте семнадцатого с тремя надежными полками можно было смуту в неделю подавить…
Воронцов намеренно был жесток (или жесток). Если не думать о «нравственных нормах» и не слушаться преследующих свой интерес придворных…
– Возможно, очень возможно, господин капитан первого ранга. Однако я думаю, особенно последнее время, что мне действительно лучше было умереть. Они объявили, что я расстрелян в январе прошлого года. Кто знает, а вдруг они правы?
– Александр Васильевич! Мы все умрем, в худшем случае – умрем немного раньше. Однако считайте мои слова голосом судьбы – вы еще не сделали того, для чего предназначены, поэтому любое иное ваше решение, кроме непреклонной борьбы с внешним врагом (сражаться с внутренним – и вправду не ваше призвание), будет дезертирством. Побегом от своего долга. А то, что вы думаете… Это от нас не уйдет…
Дмитрий навалился грудью на стол, когда эсминец вдруг резко переложил руль. Чертыхнулся, выпрямляясь. Поплотнее устроился в кресле.
– Что же касается ваших тщательно скрываемых сомнений относительно меня и моих друзей, а также некоторого избытка «технических чудес» и труднообъяснимого везения, которое сопровождает наши предприятия, так в них нет ничего сверхъестественного. Просто мы достаточно долго жили вне пределов этой России. – Воронцов сделал едва заметный акцент на слове «этой». – И сознательно развили
– Над вашими словами стоит подумать, Дмитрий Сергеевич, – неожиданно улыбнулся Колчак. – Хотя не могу сказать, что вы разом рассеяли все мои сомнения…
– Сомнения – дело хорошее. Пока они не начинают мешать конкретному делу. Я знаю, что еще сильнее, чем боевые возможности наших самолетов, вас удивил мой успех в ремонте и модернизации броненосцев. Вы и это техническое мероприятие склонны отнести к разряду сверхъестественных. А известно ли вам, что на американских верфях уже отработана методика массового строительства кораблей за два месяца от закладки до выхода в море?
– Я был в Америке, но ни о чем подобном не слышал. И, вы правы, считаю это невероятным.
– И тем не менее. Англичане построили свой «Дредноут» за год, в то время как наши линкоры строились пять лет. Прогресс не стоит на месте… – Воронцов имел в виду серию «Либерти», которую во вторую мировую американцы поставили на поток и клепали (вернее, сваривали) транспорты в двенадцать тысяч тонн со скоростью фордовских автомобилей. В десятки раз быстрее, чем подводники Деница и летчики Геринга успевали их топить.
…Вновь почти вся компания собралась вместе на «Валгалле». Только Левашов с Ларисой пока оставались в Москве, там политическая обстановка опять осложнилась. К Троцкому зачастили официальные представители британского правительства и неофициальные эмиссары известных финансово-политических кругов, настойчиво склоняя советского диктатора к активным действиям против Югороссии. Прямые предложения и деликатно завуалированные намеки охватывали самый широкий спектр возможных мер, от дипломатического давления и шантажа до обещания развязать с наступлением весны полномасштабную войну, теперь уже не гражданскую, а как бы «нормальную», межгосударственную. Тем более что предпосылки к ней имелись. По-прежнему запертая на Кавказе Одиннадцатая армия, ранее нацеленная на свержение существующих правительств Армении и Грузии и установление там «власти трудящихся», теперь перегруппировывалась, разворачиваясь фронтом на север. Анклав, состоящий из части Азербайджана, Ставрополья, Кубани и горских республик Северного Кавказа, уже полгода существовал автономно от РСФСР, связанный с ней только морским путем через Гурьев, и дальнейшая его судьба требовала решения. У советского правительства было два варианта – договориться о передаче ему Астрахани и коридора вдоль Волги до Саратова или воевать. Врангелевские же дипломаты предлагали иное – обмен территории Северного Кавказа на равноценную в непосредственно прилегающих к совдепии областях. У них сильным козырем была постоянная угроза казачьего восстания, которое, несомненно, имело бы успех при одновременном наступлении Слащева от Ростова и десантах на Тамань, Новороссийск, Туапсе. Короче, ситуация складывалась взрывоопасная, и Левашов прилагал титанические усилия и чудеса макиавеллизма, чтобы не допустить такого развития событий. Он обещал Троцкому все что угодно – возврат в дополнение к первым восьми вагонам остальной части «золотого эшелона», военную помощь против туркестанских сепаратистов, неограниченные поставки продовольствия и ширпотреба в голодающие, раздетые и разутые советские губернии и другие не менее заманчивые льготы и преференции. Пока Троцкий колебался, яростно торгуясь и пытаясь шантажировать и Запад, и Юг.